Константин Кедров. Свобода в России все еще осознанная необходимость

Новые известия. – 1998. – 28 января (№ 15). – с. 7.

Константин Кедров, «Новые Известия»

СВОБОДА В РОССИИ ВСЕ ЕЩЕ ОСОЗНАННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ

Весьма распространенное мнение, что долгожданная свобода наконец-то воцарилась в России и все трудности, которые мы переживаем, связаны именно с ее приходом, мягко говоря, не соответствуют действительности.

Вначале свободой считалось снятие запретов с политических и полуполитических романов о сталинских зверствах. Потом планка поднялась еще выше. Разрешили говорить о Боге и на¬печатали с десяток религиозных философов. В конце перестройки выпустили из тюрьмы Зою Крахмальникову и Феликса Светова, уморив попутно до смерти в чистопольской тюрьме писателя Алексея Марченко. Потом один за другим стали выходить романы сыновей генералов, майоров и полковников КГБ. Тут-то и наступила заминка, длящаяся и по сей день.

Прочитав запрещенную ранее прозу «красных принцев», читатели как-то скуксились и потеряли интерес к новой волне.

Считается, что после августа 1991 года в России стали меньше читать. Свобода-де низвела литературу в ранг заурядных явлений. Недавно вышел в свет журнал «Знамя-плюс», посвященный проблемам прошлой и современной России. Среди других интересных материалов статья Григория Чхартишвили «Похвала равнодушию», где приводятся такие данные. В списке бестселлеров – «Награда Бешеного», «Спутник волкодава», «Профессия киллер». Критик предполагает, что в 1989 году читатели назвали бы «Улисса», «Верного Руслана» и «Колымские рассказы».

Может быть, дисциплинированные читатели того времени так бы и поступили, но все дело в том, что у них не было другого выбора. Советскую агитпроповку тогда уже не читали, а окололитературное чтиво неповоротливые советские издатели еще только начали выпускать.

Сейчас произошло нормальное расслоение. Так называемая массовая литература вышла на поверхность, а настоящая литература ушла в песок.

Существует уже устоявшееся клишированное мнение, что с приходом свободы интерес к литературе угас. На самом деле люди просто стали откровеннее и, не корча из себя знатоков, прямо говорят, какого рода книги они читают.

Нужно учесть и неожиданное разнообразие книжного прилавка. Сегодня даже элитарный писатель вряд ли назовет одного «Улисса». Внезапное пришествие писателя, который понравится всем, становится все менее вероятным.

Однако трудно согласиться с оптимистическим утверждением Григория Чхартишвили, что, свалив тиранию, писатели могут спокойно погреться на солнышке. Если бы дело обстояло так, то Бог с ней, с литературой… Однако ничего подобного в России не происходит.

Официальных политзапретов не существует, но постоянные попытки установить в стране некий либеральный аятоллизм четко просматриваются и в позиции православной церкви, и в официальных высказываниях многих политических лидеров. Даже если отбросить крайние экстремистские программы фашистов и коммунистов, высказывания центристов тоже отнюдь не радуют. Слово «духовность» заменило «партийность». Им весьма умело манипулируют, чтобы создать у населения ощущение распада и «бездуховности», якобы присущие всей современной литературе. Геббельсовский взгляд на все неординарные произведения, как на признаки некого мирового заговора с целью «растления нации», стал сегодня весьма расхожим и повсеместным.

Между тем, как раз Григорий Чхартишвили очень точно замечает: «Баталия за возможность употреблять в литературе любые нужные писателю слова не менее важна, чем отстаивание невинности капитана Дрейфуса».

В России борьба за нравственность только надвигается. Но уже продержали несколько месяцев в «Бутырке» без приговора режиссера Кирилла Ганина за слишком сексуальный спектакль. Качество пьесы и постановки действительно заслуживает самой суровой критики, но это не повод для нарушения элементарных прав человека. В Думе только что принят закон, дающий право политикам и чиновникам под предлогом борьбы с порнографией самым жесточайшим образом цензурировать произведения искусства. Станислав Говорухин не скрывает планов по созданию на TV некоего «Общественного совета», который будет решать, что нравственно, а что нет. С литературой дело обстоит еще хуже. Тут не нужно никаких общественных советов, поскольку большинство издательств и редакций толстых журналов полностью унаследовали традиции советских времен. Эстетически они почти неотличимы от серошинельной прозы и поэзии. Даже набор имен почти что не изменился. Толстые журналы перестали читать не потому, что пришла свобода, а потому, что даже в скудных лучах слегка просочившейся свободы стала видна их серость. Надо поблагодарить за откровенность Льва Аннинского, который в недавнем интервью прямо ответил на вопрос «был ли советский человек». «Да, был и есть. Советский человек – это я». Таков лик нашей самой «прогрессивной» критики. О консервативной и говорить нечего.

Г.Чхартишвили пишет, что в Бирме, несмотря на все протесты ПЕН-клуба, неугодных писателей сажают в собачью будку. До собачьей будки у нас пока не дошло, но вот уже пятый год органы госбезопасности преследует писательницу Алину Витухновскую, несмотря на все протесты ПЕН-клуба. Можно возразить, что речь идет не о писательском творчестве, а о подозрении в продаже наркотика на сумму «12 долларов и 64 тысячи рублей», однако крупнейшие писатели страны видят в этом деле явную демонстрацию мощи силовых структур в отношении к творческой интеллигенции. Примечательно и то, что если еще год назад ФСБ официально заявляла о своей непричастности к делу Витухновской, то сегодня в интервью «Независимой газете» глава ФСБ с гордостью говорит об этом процессе как о большом достижении.

Приведу лишь одну деталь из того, как силовики вымещают свое недовольство. В летней одежде Витухновскую везут в мороз в железном «воронке» на очередную судебную тяжбу. Машина останавливается, и три часа Алина Витухновская находится в насквозь промороженной железной душегубке. Если это не пытки, применяемые к безуспешно подозреваемой поэтессе, то каким словом все это обозначить? Писателей не убеждает аргумент, что речь-де идет о простом уголовном деле. Ведь и в советское время «уголовниками» именовали и Бродского, и Синявского. Процесс становится все более знаковым и символическим. Для многих ничем не мотивированный вторичный арест писательницы означает, что каждого можно арестовать и посадить в тюрьму, не утруждая себя приговорами и доказательствами вины.

Есть еще один очень забавный аргумент в защиту нынешнего положения дел. Дескать, и на Западе эксцессы такого рода бывают, дескать, и там нет свободы.

Я не знаю случая, чтобы в цивилизованной стране сегодня дважды судили известного литератора за одну и ту же, так и не доказанную вину.

Комфортное состояние, при котором писатель может спокойно заниматься литературой, не оглядываясь на тюремные вышки, для России пока что недостижимый идеал. Не говоря уже об угрозе прихода к власти сильноруких лидеров, ныне установившийся союз силовиков и чиновников весьма далек от тех целей, ради которых лучшие люди страны опоясали в августе 91-го Белый дом.

Пышные презентации, премии, «букеры» и «антибукеры» все более напоминают пир во время чумы. Пока критики, номинаторы и лауреаты вкушают осетрину и поросенка с хреном, их собратьям предлагают тюремную баланду. Сегодня такие случаи единичны, но, если сытое равнодушие окончательно победит, боюсь, что нового «буккера» придется вручать в виде тюремной передачи в каком-нибудь образцово-показательном СИЗО.

У великого поэта Велимира Хлебникова есть замечательные слова: «Свобода приходит нагая». Нагая она и уходит, если общество не подготовлено к ее встрече. Свобода так и не стала для нас нормой жизни, и писателей не покидает тревога.