В. Руделев. «Каким он был – печальный узник?»

Комсомольское знамя. – 1987. – 8 февраля. – с. 3.

«КАКИМ ОН БЫЛ – ПЕЧАЛЬНЫЙ УЗНИК?»

Каким он был – печальный узник?
глядевший в синее окно?
Он был лучистый, словно праздник,
он был искристый, как вино.
Он был упругий и упрямый,
неистребимый, как народ.
Врала гадальщица из Рима,
событья зная наперед.
Брехала злобная зараза –
палящий дьявола привет:
то не гаданье, то угроза.
И понимал ее поэт.

150 лет назад, в зимнюю стужу, в счастливый год Птицы, силы, враждебные русскому народу, чуждые России, ненавидящие русскую славу и не понимающие ее, убили самое дорогое для русских, самое близкое, самое сокровенное. Эти силы убили поэта Александра Пушкина.

Необыкновенна расстановка этих враждебных сил. Ведь это не только барон Геккерн и его с позволения сказать «сын» Дантес. Лермонтов о Дантесе сказал великолепно: «Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы. Не мог щадить он русской славы, не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал!..» Видимо, все-таки мог понять! Потому и поднимал руку: убийцы Пушкина хорошо знали, с кем они имеют дело, именно поэтому они убийцы, а не случайно оступившиеся люди. Но среди них – не только Дантес. Здесь еще и литературные враги Пушкина, завистники, клеветники и лжецы – те, кто делал жизнь поэта невыносимой, похожей на обитание в темнице. Среди них – как ни странно, и друзья поэта, поверившие в упадок его таланта и в момент критического напряжения сочувствовавшие более Дантесу, чем Пушкину. И вершина всего враждебного поэту – цари Александр и Николай.

Никто из этих августейших особ не мог представить себя в составе силы, враждебной России, особенно – Александр, взявший Париж и основавший Лицей. Однако надо знать, что дела, которым была отдана жизнь Пушкина, были чрезвычайно важными для судьбы России: они ставили русскую культуру в один ряд с наиболее развитыми мировыми культурами и даже намечали некоторое преобладание русского словесного искусства над тем, что было у других народов. Само собой разумеется, что это современникам Пушкина, включая царя Николая I, не было понятно. Пушкин представлялся современным ему обывателям праздным гулякой, безобразником, развратником, мотовщиком, имеющим 70 тысяч долга, рогоносцем, словом, – в сто раз хуже, чем был каждый из них. Кстати говоря, такой обывательский подход к Пушкину не изжит и до сих пор. Иногда от зрелых людей, понимающих литературу, мне приходилось слышать, что Пушкин уже потому ниже кого-либо другого, что он не так вел себя, как хотелось бы. Приводятся сомнительные анекдоты на этот счет. Словом, как Пушкин сам сказал:

«И меж детей ничтожных мира,
быть может, всех ничтожней он».

Думается, что обывательский подход к оценке личности Пушкина и в особом, каком-то нездоровом внимании к Дантесу, а также лицам второстепенным в жизни поэта. Видимо, некоторых людей, начитавшихся биографических баллад о Пушкине, удивит, если я скажу, что и Наталья Николаевна была в жизни Пушкина второстепенной фигурой. Пушкин был одинок; у него не было настоящих друзей, исключая тех, кто был далеко, на сибирских рудниках, т.е. декабристов. У него не было и того, что можно было бы без всяких снисхождений назвать любовью поэта. Я могу обосновать свое рассуждение тем, что никто не предотвратил жуткое убийство Пушкина. Баратынский это описал совершенно точно и завершил свое описание выводом о том, что Пушкин не обязан был сам стоять за свою честь, он должен был быть избавлен от этой рискованной борьбы. Пушкин мог быть избавлен от ненужного круговорота в свете, от поклонников Натальи Николаевны, от ревности, от нужды терпеть в доме Карамзиных или еще где-либо возле себя пустого и ничтожного Дантеса, которого, к сожалению, Пушкину иногда предпочитали и которому даже верили больше. У Пушкина при жизни не было еще по-настоящему благодарного читателя – я имею в виду массового!

Высокая оценка творчества Пушкина была сделана Белинским, и выше этой оценки русская критика не поднималась, между тем Пушкин бесконечен, в нем всегда есть некоторый запас для будущих размышлений и открытий. А 150 лет назад Баратынский вынужден был еще доказывать, что Пушкин в год своей гибели не оскудевал, а только начался. Многие произведения, созданные им после «Руслана и Людмилы», не были поняты. Они постигались в последующем десятилетии: «Медный всадник», «Борис Годунов», «Повести Белкина», «Маленькие трагедии». Некоторые – стали особенно понятны лишь в наше тревожное и ответственное время: такие, к примеру, как «Моцарт и Сальери».

Пушкин был одинок, но только в Пространстве. Он не был одинок во Времени: там у него были достойные товарищи. Вся русская литература, вся советская многоязычная словесность была и есть пушкинская. Когда говорят, что Пушкин не оказал заметного влияния на мировое образное мышление, думают поверхностно и легковесно. Этот вопрос еще плохо изучен, и не учтено влияние Пушкина на нас через Толстого, Достоевского. Можно вспомнить, что прямо вслед за Пушкиным возник гений Лермонтова, Лермонтов был похож на Пушкина и судьбой (к сожалению!), и своей многогранностью; он был и поэтом и прозаиком, он был великим драматургом (драма Лермонтова «Маскарад» – произведение непревзойденное). Можно вспомнить и другие прекрасные имен), перечень их занят бы немало места.

Обладая темпераментов государственного деятеля широтой философского трезвостью политическом и конкретностью исторического мышления, будучи гениальным художником слова, Пушкин необыкновенно явственно ощущал сам эти свои особенности и дорожил своей судьбой, соединяя ее с судьбой своего отечества – это не мешало ему быть отчаянным, смелым и даже неосторожным. Пушкин, подобно одному из своих героев – Дон Гуану, не боялся предостережений и пророчеств, хотя они и сказывали на него большое психологическое воздействие (вспомним так называемое гадание Кирхгоф). Пушкин имел смелость сказать царю, что будь он в декабрьские дни 1825 года в Петербурге, он был бы там со своими друзьями — декабристами, т. е. на Сенатской площади. Трудно назвать это игрой или бравадой, как трудно не замечать и вечную вину поэта перед товарищами, погибшими не виселице и погибавшими на каторге в Сибири. Но странно – такую же вину перед погибшим в 1837 году Пушкиным чувствовали и декабристы: они оставили его одного, увлекшись политической борьбой, не доверив ему некоторых тайн. В Сибири Пушкин, по их мнению – печальному и запоздалому, – мог бы остаться в живых, там бы его сберегли. Как знать, может быть, сибирские рудники были бы для Пушкина меньшим злом, чем камер-юнкерская каторга и унизительные этапы в Аничков дворец, в кишащий злою суетой сеет, где у поэта не было ничего близкого, наоборот – все было враждебно и чуждо.

Я читаю двухтомник воспоминаний о Пушкине и думаю, как точны были его современники в деталях и как далеки они были от понимания своего товарища. Все-таки подлинные товарищи Пушкина от воспоминаний уклонились, не желая отдаваться мелочам и боясь обойти главное. Они предоставили нам воссоздать облик поэта из материала, оставленного им самим, то есть из его творчества.

Что же было главным в Пушкине?

(Окончание следует).

В. РУДЕЛЕВ,
профессор.
г. Тамбов.