Константин Кедров. Пушкин как сукин сын

Новые Известия. – 1998. – 28 октября. – с. 7.

Константин Кедров, «Новые Известия»

ПУШКИН КАК СУКИН СЫН

В свое время большой шум вызвал подпольно-тюремный труд Андрея Синявского «Прогулки с Пушкиным». Совсем в духе Пушкина, шутя-играючи, Андрей Донатович стал доказывать, что любимый герой поэта – оживший покойник.

Крик поднялся неимоверный, ведь людей без юмора в России пруд пруди. А пушкинистика давно превратилась в скушнистику.

Пушкин писал с улыбкой, а потому и о нем писать лучше улыбаясь. Ругать и хвалить Пушкина всерьез – дело абсолютно безнадежное. Он ответит словами Моцарта из «Маленьких трагедий»: «Но божество мое проголодаюсь». И вот неожиданная реакция на постоянное обожествление. Вышла книга, доказывающая, что Пушкин был чертом. Впрочем, «черт» – это слишком мягко сказано. Временами автор возводит поэта до ранга сатаны. Книга так и называется – «Сатанинские зигзаги Пушкина». Анатолий Мадорский пишет это на полном серьезе, перемежая свои сатанические изыски православными, оберегающими молитвами. А на обложку вынесена цитата о Пушкине из высказываний Карамзина: «Если не исправится, – будет чертом еще до отбытия своего в ад».

Пушкин если и святой, то только в Храме поэзии. В жизни он очень веселый, вспыльчивый и обаятельный человек.

К рангу чертей отнес бы я доносчика Фаддея Булгарина или шефа жандармов Бенкендорфа, но уж никак не Александра Сергеевича, гениального гуляку и задиру с тросточкой. Он, конечно, не похож на памятник самому себе возле одноименного кинотеатра. Не дай Бог поэту походить на свой монумент.

Ну написал он в письме, что надоела «Москва, зас…ая дождями», ну сожалел о том, что «угораздило» родиться в России «с моим умом и талантом», ну хотел бежать на Запад через Псков, на Юг – через Черное море, на Восток – через Китай и даже через воююший Кавказ. При чем же здесь сатанизм?

Кстати, сатанисты в XIX пеке были. Одно время, переев наркотиков, хвостатый культ исповедовали Байрон и Шелли. Отнюдь не платонический интерес к библейскому оппоненту Христа испытывал Гете. До культа сатаны дело не доходило, но многие сокровенные мысли немецкого гения вложены в уста Мефистофеля, например, «суха теория – лишь древо жизни вечно зеленеет».

«Гавриилиада» Александра Сергеевича – конечно же, произведение не православное, но Пушкин в те годы «сердцем» был атеист, хотя «разум» противился. Пушкин верил в Бога, но не по-церковному, а по-своему.

Дожил бы до наших дней, испытывал бы еще меньше симпатии к людям, утверждающим, что они являются представителями Господа на земле в большей степени, чем Лев Толстой, отлученный ими от церкви. Вот уж где действительно нечеловеческая гордость.

Ну написал Пушкин про Анну Керн, что он ее «с Божьей помощью» наконец-то у.е. (как у нас теперь пишут, обозначая доллар).

А уж что там у него было с «любезной калмычкой» в юрте – об этом знают одни калмыки. Зато дотошный пушкинист, отбирая лавры у Набокова, точно знает, что было у Пушкина с десятилетней Аделыо. Пушкин выступает здесь в роли Гумберта, а Адели присвоено почетное звание Лолиты. В подтверждение своей сверхэротичной гипотезы автор намекает, что не случайно героиня строк «Играй, Адель. Не знай печали» ушла впоследствии в монастырь урсулинок.

У Пушкина же, как на грех, есть рисунок, где он себя изобразил в монашеском клобуке, а напротив персонаж с рогами показывает язык, и надпись рукою поэта сделана: «Не искушай (сай) меня без нужды».

Вот эту милую самопародию Мадорский готов превратить чуть ли не в символ бесовской веры.

Может быть, автор книги человек праведный, но уж очень скучный. В отличие от Пушкина он не написал «Гавриилиаду» и «Сказку о царе Никите», не доводил до совершенства текст Баркова «Лука Мудищев», не проигрывал в карты десятки тысяч, не рисовал себя с рожками в виде чертика. Судя по всему, у господина Мадорского есть только один грех. Он написал книгу «Сатанинские зигзаги Пушкина». Но этот грех я бы ему простил. Потому что давно уже так не смеялся и давно не перечитывал многие хрестоматийные тексты Пушкина которые после клерикальной вивисекции незадачливого сатановеда стали для меня еще родней и уютнее. «Наша память с детства хранит веселое имя Пушкин», – написал Блок в своей предсмертной речи.

Веселое! Хотя погиб Пушкин в великой печали, когда веселье его покинуло. Дьявол – это уныние, гласит древняя мудрость. Унылый автор написал унылую книгу о Пушкине, но по непостижимому замыслу высших сил книга получилась смешной.

Однажды важный чин в издательстве «Советский писатель» сказал, буравя меня тусклыми глазками: «Весь вопрос, кто такой поэт. Бес, поднявшийся до демона, или Ангел, до демона павший». Я посмотрел на него и подумал, ты-то уж точно черт. Об авторе «юбилейного» пушкинского труда я этого не скажу. К нему больше применимы слова апостола. «Знаю, что ты не холоден, не горяч. О, если бы ты был холоден или горяч». Пушкин был горяч. И в этом все дело.

Пушкина любят за стиль, изящество, теплоту, за создание русского литературного языка, на котором заговорили все классики XIX и XX веков. Только в его поэзии и прозе слово утратило громоздкость и материальность, не дававшие русской литературе XVIII века взлететь.

У Пушкина литературная речь стала почти бесплотной, похожей на невидимую радиоволну, предназначенную только для передачи чувства и мысли. Ему удалось полностью вочеловечиться в слове, и потому вся Россия знает его, как близкого и очень знакомого человека. О близком знакомом можно, конечно, и посудачить, перемывая косточки. Нехорошо, дескать, поступил с Керн или с Натали. Превращать бытовые сплетни и пересуды в литературоведческую профессию пытались многие. Долгие годы пушкинистами называли людей, выясняющих, кого именно любил Пушкин. Однажды Борис Пастернак после очередного обсуждения «недостойной Пушкина» Натали заметил: надо было Александру Сергеевичу жениться на пушкинисте. Он бы его ценил и понимал.

Автору обличительного тру та просто противопоказано читать Пушкина. «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»; Пушкина и каноническую церковную литературу. Это разные жанры. В церкви не пляшут, но и в театре, как правило, не молятся.

В храме поэзии грустят и смеются, грешат и каются, живут и радуются и ничего не говорят, а главное, не воспринимают, понимают буквально. Однажды поэт воскликнул: «Аида, Пушкин, аи да, сукин сын!». Это уже для следующего исследователя конца XXI века, который к трехсотлетию поэта напишет монографию «Пушкин как сукин сын».