Евгений Степанов. Незримые страницы

Московский комсомолец. – ?

Его стихи высоко ценили Анна Ахматова и Андрей Белый. Он был в хороших отношениях с Мандельштамом и Бабелем, знал Марину Цветаеву, дружил с Платоновым и Гроссманом… В 1930 году его стихи были напечатаны в «Известиях» по рекомендации Максима Горького. В нашей стране вышло два его тоненьких искореженных сборника. Сегодня Семен Липкин – наш собеседник.

– Семен Израилевич, читатели, к сожалению, знают вас главным образом как переводчика. А в течение ряда лет ваше имя и вовсе не появлялось в печати…

– Дело в том, что мы, несколько советских литераторов, участвовали в рукописном альманахе «Метрополь». За это самых молодых из нас, самых беззащитных – Евгения Попова и Виктора Ерофеева – исключили из членов СП СССР. Я, Инна Лиснянская и еще несколько литераторов написали письмо в Союз писателей. Мы заявили, что если наших товарищей не восстановят в союзе, то мы выйдем из него. Товарищей не восстановили. И мы слово свое сдержали.

– А другие?

– …Я никого не хочу винить. Это уважаемые люди. В конце концов каждый поступает так, как ему велит его сердце.

– Сейчас вы восстановлены в СП, впервые за несколько лет появились большие подборки ваших стихотворений в журналах, опубликованы в «Литературном обозрении» (№ 12, 1987) мемуары об Осипе Мандельштаме. Но наверняка есть у вас много неопубликованного?

– Есть, конечно, например, ни одна из моих десяти поэм не опубликована в СССР, не вышло у нас и ни одной прозаической книги.

– Сейчас что-то меняется в этом плане?

– Да, главы из книги о Гроссмане собирается печатать «Литературное обозрение».

– Расскажите, пожалуйста, о том, как вы начинали свой путь в литературе. Вы литератор по образованию?

– Я учился в Одессе (это моя родина) в 5-й императорской гимназии, где, кстати сказать, раньше учился Валентин Катаев. У нас был замечательный преподаватель, ценитель и знаток поэзии Петр Иванович Подлипский. Он заметил мои стихи… А по образованию я инженер. Так что постигал все сам, главным моим филологическим наставником была и есть КНИГА.

– Семен Израилевич, я знаю, что вы печатались в «Московском комсомольце».

– Да, это так. Это было более двадцати лет назад. И подборку мою подготовили очень бережно и интеллигентно. Когда стихи вышли, я сказал Твардовскому о том, что теперь буду должен забрать стихи из редакционного портфеля «Нового мира» (ведь стихи-то уже напечатаны!). Твардовский ответил, что он в курсе дела. Я хорошо запомнил его слова: «Читал ваши стихи в «Московском комсомольце». Это культурная редакция!».

– Как вы считаете, помогла ли вам как автору оригинальных стихов много¬летняя переводческая работа?

– Это палка о двух концах. За последние восемь-десять лет, что я был отключен от переводческой работы, я написал больше, чем за всю свою жизнь. А, с другой стороны, переводя, я изучал культуры других народов, философию мусульманства, индуизма, буддизма, освоил персидский язык. Конечно, приходилось переводить и муру, так уж складывалась жизнь. Но основные свои работы я делал с душой, любовью и, я бы сказал, с почтительностью к подлиннику

– Семен Израилевич, что бы вы могли пожелать читателям нашей газеты?

– Я бы хотел, чтобы наша молодежь хорошо знала русскую поэзию – от Ломоносова и Державина и до современных авторов. Я думаю, что отечественная словесность – это самое большое наше национальное богатство.

Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ.

 

Незримые страницы

Семен ЛИПКИН

 

НЕПОЛОТОЕ ПОЛЕ

Неполотое поле
Меж двух круглится рощ.
Вдали являет трактор
Недвижимую мощь.
И ветер на виоле
Играет за селом,
Хрип трактора, звон ветра
Летят ко мне вдвоем.
Принадлежат совхозу
И поле, и село.
О, как бы мне хотелось,
Чтоб семя проросло,
Чтоб жизненную прозу
Насельники земли
На ангельское пенье
Перевести смогли.

ИРИСЫ

Деревня длится за оврагом,
Нет на пути помех,
Но вверх взбираюсь тихим шагом,
Мешает рыхлый снег

Зимою жителей немного,
Стучишь – безмолвен дом,
И даже ирисы Ван Гога
Замерзли над прудом.

А летом долго не темнело,
Все пело допоздна,
Все зеленело, все звенело,
Пьянело без вина.

Вновь будет зимняя дорога,
Но в снежной тишине
Все ж будут ирисы Ван Гога
Цвести на полотне.

ТОТ ЖЕ ПРИЗНАК

На окраине нашей Европы,
Где широк и суров кругозор,
Где мелькают весной антилопы
В ковылях у заснувших озер,

Где на треснувшем глиняном блюде
Солонцовых просторов степных
Низкорослые молятся люди
Желтым куклам в лохмотьях цветных,

Где великое дикое поле
Плавно сходит к хвалынской воде,
Видел я байронической боли
Тот же признак, что виден везде.

Средь уродливых, грубых диковин,
В дымных стойбищах с их тишиной,
Так же страстен и так же духовен
Поиск воли и дали иной.

ИЗ ТЕТРАДИ

Но только тот, кто мыслью был наставлен,
Кто был рукоположен красотой,
Чей стих, хотя и на бумаге правлен,
Был переписан из тетради той,
Где нет бумаги, бука и где страницы
Незримы, хоть вещественней кремня, –
Увидел неожиданно зеницы,
Исторгшие на землю столп огня.

МОРСКАЯ ПЕНА

Морская пена – суффиксы, предлоги
Того утраченного языка,
Что был распространен, когда века,
Теснясь в своей космической берлоге,
Еще готовились существовать.
А мы и не пытаемся понять,
Что значат эти суффиксы, предлоги,
Когда на берег падают пологий
И глохнут в гальке дольнего литья.
Но вслушайтесь: нас убеждает море,
Что даже человеческое горе
Есть праздник жизни, признак бытия.