А. Михайлова. Время проникло внутрь

Молодежная. – 1992. – 10 июля. – с. 3.

ВРЕМЯ ПРОНИКЛО ВНУТРЬ
Профессору доктору филологических наук, поэту В. Руделеву – 60 лет.

– Владимир Георгиевич, 60 лет – это много?

– Как я ощущаю 60-летие? Это вопрос, как я ощущаю время? С моей точки зрения, совершенно непостижимо. Все можно постичь, а вот время постичь невозможно. Время не похоже на сукастую палку с зарубенами, оно облегает, обтекает нас, оно внутрь нас проникает. Мы становимся его частью, оно – частью нас. Время – это невероятная загадка. Если у меня за тем самым пределом будут какие-то события, то мне 60-летие не страшно, а если все события в прошлом, то, наверное, тоже не страшно, потому что я перемещаюсь в эти события, в них живу.

Конечно, хотелось, чтобы было меньше лет, но я не хотел бы все проходить заново. Я бы, пожалуй, только с тем, что есть, вернулся в прошлое. Пустым бы не возвращался.

– Скажите, какой период вашей жизни вам кажется наиболее удачным?

– Самый прекрасный период жизни – появление жены Ольги и дочери Анны. Это был сами чистый, самый светлый, самый радостный период. Самый подъемный в смысле творчества.

– А о каких моментах вам не хотелось бы вспоминать?

– Были и такие моменты. Когда Владимир Георгиевич был смешон неприятен и скверен. Все было. В грехе мы все. Един Христос безгрешен. Я готов многое стереть в своей жизни. За многое мне стыдно. Я даже скажу так: чистых, счастливых часов у меня очень мало.

– Владимир Георгиевич, а о чем вы думаете в трудные минуты?

– О боге, наверное, думаю, о судьбе. Когда подлость торжествует и я не вижу никакого просвета – тогда у меня трудные минуты. Они сопряжены для меня не только с моей судьбой, сколько с судьбой моих близких, моей страны, моей науки.

– Да, наука сейчас переживает трудные времена…

– Наша страна была, наверное, единственной, в мире, где образование считалось вредным и неумным. Учителям нашим давали как можно хуже образование. И учителя, при всем их таланте общем, все-таки люди невежественные, Причем они не умеют думать, их не приучали к этому. Я никогда не чувствовал чьей-то нужды, в моей собственной образованности. Наоборот, она раздражала людей. Когда я выступаю перед учителями, мне всегда очень мучительно найти с ними контакт. Они хотели бы, чтобы я повторял им то, что они уже знают. Если я говорю то, что они не знают – их раздражает, это.

Образование в нашей стране вещь ненужная. Нуйна бумажка. Отсюда результаты: взрываются станции, корабли Друг на друга натыкаются.

В институте сейчас преподается много предметов, без которых, в общем-то, можно обойтись, А вот нужных дисциплин, допустим по нашей специальности, не дается. Прежде всего древние и современные языки.

Потом, где у нас осенение, озарение. Человек должен быть подобным богу! Он не должен преклонятся перед компьютерами. Это страшная вещь. Ничего компьютер не может сделать, делает все человек. Компьютер – только помощник, инструмент.

Колбасно-мясные .проблемы мы решим, но. в этой суете мы потеряем человека. Не должно правительство заниматься колбасными делами. Оно должно растить и беречь ученых. Уж если, в революцию ученым паек какой-то давали, то сейчас-то их держать на уровне техничек тем более не следует.

Надо смотреть, все-таки, в каких-условиях живут люди. Ведь ученые обладают очень интересным характером – они ничего не просят, они не нахальные. Если нахальный, пронырливый – это не ученый. Потому что настоящий ученый всю энергию тратит на общение с материей.

Нельзя думать, что науки, которые дают нам что-то материальное, это и есть науки. На мой взгляд, настоящая наука – это филология. У меня друзья, представители точных наук, спрашивали: «Ну какое открытие в русской литературе было совершено?»

А вот, например, «гений и злодейство – две вещи несовместимые».

Величайшее открытие, плохо осмысленное еще. «Жалок тот, в ком совесть нечиста».

Как, филология влияет на другие науки? Вот, кибернетика, теория информации. Открытие Энштейна «Искривленное пространство» – метафора. Это филологическое открытие.

Вообще я считаю, что в науке могут быть два типа ученых; первый наблюдает, обобщает, получает – он богато живет, он мгновенно отвечает на все запросы общества. Другой – всегда начинает сначала, подобно грибнику, идущему по лесу, где сотни людей прошли, казалось бы, даже поганки перебили, а он кусточек открыл – там белый гриб стоит.

– Высшее образование – платное или бесплатное?

– Образование должно быть такое, чтобы оно слушало народу. Если оно будет платное – тогда кто-то, нужный народу, не сможет получить образование. Если бесплатное – тогда дураки все равно вытеснят умных.

В пединституте должна быть какая-то элитарная группа, куда принимались бы ребята без всякого блата, без всяких звонков. По очень умным тестам. Не по тем глупым экзаменам, которые существуют.

Профессору, например, положено десять учеников. Вот я беседую с абитуриентами и отбираю себе эту десятку. Где я их найду? Я одного, бог даст, найду…

Учеников настоящих мы должны искать, ездить, встречаться, снимать налет пошлости, провинциализма. Мы должны быть пигмалионами.

– Есть ли у вас молодые единомышленники?
– Конечно, есть. Их немного. Гораздо больше претендентов на это продолжение, чем достойных людей. Настоящие ученики тоже есть.

Больше всего встречается эпигонов, посредственности. Интересный у меня был однажды экзамен. Девушка села отвечать последней. Я к этому времени устал, выслушав ее, говорю: «Ну хорошо, три». Из ее Огромных глаз, потек ли слезы. «Владимир Георгиевич, – показывает она зачетку, там у нее одни отличные оценки. Я ей говорю: «Мне жаль, но вы не тянете на хорошую оценку», а она мне: «А мне вас жалко. На лекциях я хохочу – над вами. Как это так вы говорите о чем-то таком, чего нет в книге. Я привыкла верить тому, что напечатано, больше мне ничего не надо».

– Она с тройкой ушла?

– Нет. Я вынужден был поставить ей «отлично». Я испугался за нее. Потом ее в аспирантуру рекомендовали.

Но иногда бывает по-другому. Человек не знает, но начинает строить какую-то систему, примитивную, глупую, и я ему ставлю «хорошо» или «отлично». Не знает – почитает. Важно, что он умет фантазировать, мыслить.

Были у меня и другие.

Один из них военный, полковник, заочник. Приехал сдавать историческую грамматику. Я ему поставил «хорошо», куда-то торопился, а он «Владимир Георгиевич, мы ведь еще не поговорили». Тут я понял, человек знает предмет настолько глубоко, что, может быть, я так не знаю. И он дорожит этой беседой. Мы с ним разговаривали несколько часов, А полковник-то какой интересный оказался, участник войны, брал Белгород! Это был великолепный человек. Потом он стал директором Белгородского пединститута.

– Ученый-лингвист, педагог, поэт… Кем вы себя считаете прежде всего?

– Прежде всего я себя считаю поэтом.

– Что для вас является предметом поэзии?

– Чувства, конечно. Прекрасные чувства, звучащие. Чувство наполняет меня, звенит во мне, заставляет меня содрогаться.

– Владимир Георгиевич, какая из современных проблем вас волнует больше всего?

– Волнует отношение к человеку, к детям. Как можно давать им отравленную пищу, мясо чернобыльское продавать? Как можно рядом с городами делать атомные захоронения? Как можно строить убежища в надежде выжить, когда все человечество погибнет? Меня всегда это угнетало.

Как можно быть врачом, ненавидя человека, отказывая ему в медицинской помощи? Как можно быть учителем, не любя детей? Как можно содержать Академию педагогических наук и детей держать за колючей проволокой? Он украл телогрейку, его посадили, он детства не видел, а на свободе гуляют те, которые миллиарды крадут. ‘Эта проблема меня очень волнует.

– Что бы вы хотели пожелать молодежи?

– Не потерять смысл свой, свое назначение. Осознать свое земное бытие.

Расспрашивала
А. МИХАЙЛОВА.
Фото В. ХЛЫСТОВА.

 

Владимир РУДЕЛЕВ

Осыпается сирень,
Как небесная отрада.
Пылких горлинок свирель.
Петухов лихих триада.
Любит звонких крикунов
Сердце тихого расейца.
Гласность. Воля. Как в кино.
И ни капли фарисейства.
И не культ. И не застой.
И не брежневское чтиво.
В душу горклою листовой.
Рвется газ слезоточивый.
В памяти кровавый след
От бесстыдно лгущей дряни.
Вновь на крохотном осле.
В град въезжает Назарянин.

***
На западе бурая дымка,
но чист розоватый восток.
Где в памяти круглая дырке,
золотится веры росток.
Какие мы круглые, злые,
с сердцами лгунов и невежд
Мы в пенно-коричневой лыве
читаем обрывки надежд.