В.Г. Руделев. Динамическая теория частей речи русского языка

Вестник ТГУ (Гуманитарные науки). – 1996. – Выпуск 1.

В.Г. РУДЕЛЕВ

ДИНАМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЧАСТЕЙ РЕЧИ РУССКОГО ЯЗЫКА

A non-standard (dynamic) conception of pans of speech is considered that lias however some history within the framework of only one school — Tambov Linguistic School. The gist of the above-mentioned’ conception comes to necessity of establishing oppositions and correlations system of the parts of speech, measuring the information power of each member of opposition on the basis of the stated neutralization of the parts of speech in weak positions. To the parts of speech we refer only notional words which form semantic-grammatical classes; neutralization of parts of speech means acquiring by some of them the formal characteristics of the others, preserving their invariant meaning.

Излагается нестандартная концепция частей речи, имеющая, однако, уже некоторую историю, – правда, в рамках только одной школы, которая именуется Тамбовской и которой в 1995 году исполнилось 20 лет [1-3].

Суть упомянутой концепции сводится к необходимости установления частеречной системы оппозиций и корреляций, измерения информационной моши каждого члена оппозиции – на основе установленных нейтрализации частей речи в слабых позициях.

К числу частей речи относятся только полнозначные слова (за пределами системы остаются междометия, предлоги, союзы и т.п.), образующие семантико-грамматические классы; нейтрализация частей речи – это приобретение некоторыми из них формальных признаков других при сохранении инвариантного значения.

* * *
Динамическая теория частей речи разработана в русле Тамбовской лингвистической школы [1-3]; в трудах представителей иных направлений и школ встречаются лишь ее отдаленные аналогии [4]. Тем не менее, истоки динамической теории – в известной в России и за рубежом теории Л.В. Щербы [5], в общем с этой теорией приоритетом значения над формальным выражением. Определяющий динамическую теорию признак – нейтрализация почерпнут, однако, в теории фонем Н.С. Трубецкого [6-7]; Л.В. Щерба, будучи современником Трубецкого и человеком, близким к Пражскому Лингвистическому Кружку, теории нейтрализации не принял; все дальнейшее поколение русских и зарубежных языковедов открытие Н.С. Трубецкого игнорировало; ныне в нашей стране оно медленно осваивается и только приспосабливается к тому, что уже есть [8, 9].

* * *
Понимая, что теория частей речи – определяющий признак всякой общей лингвистической школы, главное в учении о языке, коллектив лингвистов, составивших первоначальное ядро Тамбовской лингвистической школы, обратился к учению о классах слов еще в 1975 году [10-12]. Наиболее подходящей моделью частеречных различий представлялась формальная теория Ф.Ф.Фортунатова [13], принимавшая во внимание только грамматические отличия слов (склоняемость, спрягаемость, аморфность и т.д.). Недостаточная разработанность критериев, позволяющих относить то, что принимается за слово, действительно к словам или только к формам слова, сразу же обнаружила изъяны формальной теории, но ее непродуктивность не была еще вполне осознана. Действительно, если такие слова, как «стол» и «столы», в середине 70-х годов, благодаря ставшей известной теории дополнительного распределения [14|, можно было уже, вопреки Фортунатову, относить к одному и тому же слову, то различные глагольные наклонения и (особенно!) формы времени подобной процедуре не поддавались [15]. Возникала опасность чрезмерного усложнения словаря (при сохранении уже принятой громоздкости грамматики; такая громоздкость особенно ощутима в аспектологии).

Все эти трудности, однако, можно было с некоторым напряжением преодолеть, объединив, допустим, в одну лексему «слова» типа «бежать», «бегу», «бежал», «беги», а также признав за видовыми парами типа «делать» – «сделать» и аналитическими конструкциями вроде «буду читать» статус формы, но оживить мертвую грамматику «формы», понять, осмыслить различия между «именами» вроде «стол» и «бег», уловить какую-то фантастическую «предметность» было невозможно. Можно было только констатировать эти различия, как это делал В.Н.Минфин1 [16], или утверждать, что их нет, как это было у Л.Н. Щербы.

Опыт Щербы теперь учитывать важно. Определив чисто по-фортунатовски, что слова «бег», «стол», «белизна» – существительные, Щерба отказался от фортунатовского принципа определения частей речи по форме, приписав им общую «предметную» семантику: здесь Л.В.Щербе пришлось переместиться в то мысленное пространство, где «белизна» и «бег» – не признаки и процессы, а именно «предметы». Несоотнесенность созданного пространства с реальным положением вещей в дальнейшем вызвало немало трудностей в школьном преподавании русского языка, когда по схоластическим правилам стали задавать вопросы «кто?», «что?» и выявлять по таким вопросам «предметность». Конечно, сам Щерба понимал бессмысленность своих отнесений к предметам сущностей, таковыми не являющихся, но он уже не мог придумать ничего иного. Ему оставалось только отличать реальную предметность от созданной им «предметности грамматической»; в дальнейшем «грамматическая предметность» наложилась на реальную: произошла креолизация языка науки и собственно языка, от которой предостерегал сам Л.В. Щерба2 [18, 19). Современные семантические исследования, в результате которых «рыба» и «кошка» объявляются «предметами» [20], выполнены, конечно, в духе конструктивного Щербы, а не в духе констатирующего Мигирина.

Итак, частеречная драма, в которой было проиграно, по крайней мере, два акта, приближалась к решению самой важной

_________
1 Попытки вернуться в конце 90-х годов к тому, что было актуальным в 70-е, вряд ли можно считать оправданными. Ср.: [17].
2 Работа Л.В. Щербы опубликована впервые в 1940 г.

проблемы – к объяснению форм типа «бег», «белизна», «двойка», «зима». Это была ее кульминация, а до развязки до сих пор еще очень далеко.

Механистическая теория «переходности» [21-25] ничего не могла решить: она только умножала частеречное обилие, раздувая словари и давая независимость причастиям, деепричастиям, модальным словам и всему прочему, чему можно было дать синтаксическое объяснение или включить в словоформу, освободив частеречную модель для действительных слов, отражающих логические сущности.

Конечно, в первую очередь нужно было удалить из числа претендентов на роли частей речи уже готовые (не словесные!) композиции типа междометий, модальные, эмоциональные и иные «красители» текстов, «несущие конструкции» фразы вроде союзов и частиц, а также конструктивные детали словоформ наподобие предлогов [26]. Из числа частей речи совершенно законно удалялись «служебные частицы речи» [27] – их место определялось в синтаксисе или учении о словоформе.

Но главное было все-таки не в этом. Главное состояло в квалификации форм типа «бег», «красота», «семерка», «зима». Отстаивать их «предметность», усложнять теорию слова так называемым «грамматическим значением» (ради понятия «предметности»!) было опасно: слишком очевидна была нелепость таких «предметов», как «белизна», «ходьба», и даже таких, как «человек», «тигр», «Бог», «золото», «молоко». Умножать число так называемых «переходных» («гибридных») сущностей значило бы насыщать словарь избыточным числом статей, а язык представлять мертвым телом, к которому присасываются все новые и новые частицы, смысл которых и неясен, и непредсказуем.

Между тем, в фонологии уже была защищена динамическая модель (термин В.В. Колесова [28]) отношений, которая позволила язык представить как некий пульсар, изменяющий объем в зависимости от двух одинаково нужных моментов – количества передаваемой информации и скорости ее передачи3. Эта модель, построенная на базе теории Н.С. Трубецкого, была словно предназначена для частей речи и только волею случая прочно закрепилась в фонетике [29].

________
3 Термин «динамическая система» профессор В.В. Колесов употребил в своем оппонентском отзыве на указанную диссертацию.

Ставя на первое место в духе русской традиции (и того же Щербы) абстрактную лексическую семантику и находя корреляты лексических семантических признаков в шифрующей грамматике [30], устанавливая иерархию признаков и оппозиций в духе Трубецкого [31], тамбовские языковеды довольно успешно справились с описанием основного механизма русской частеречной системы, состоящего из глагола (Г), прилагательного (П) и существительного (С).

В оппозициях существительного и глагола (Г-С) и существительного с прилагательным (П-С) одинаково немаркированным элементом оказывалось существительное: и глагол, и прилагательное смешивались с субстантивом в своих архиформах (эти архиформы были названы «мимикрическими» [32]); обратного, между тем,.по крайней мере, в отношении существительного и глагола, не происходило. Ср. «бегу» – «бег», «красивый» – «красота».

Таким образом были установлены оппозиции Г→С и П→С, которые, судя по однородности нейтрализации Г:С и П:С, строятся на одном и том же различителе (его можно было назвать Р-I «предикативность» или «признаковость»; грамматическим коррелятом Р-I является согласованность, «зеркальность» глагольных и адъективных форм, повторяющих грамматические признаки существительного или местоимения: число, лицо или род у глагола, число, род, падеж у прилагательных [33-35]).

Соблазн объединить глагол и прилагательное в один частеречный класс, к счастью, был преодолен [36]. Установленная оппозиция Г→П (с маркированным глаголом) представила «процессуальный» различитель, имеющий в грамматике аспектуальный и залоговый корреляты [37, 38].

В целом частеречный блок С, П, Г был представлен как соединение двух однородных оппозиций С←Г и Г→П, построенных на двух различителях А1 и А2 («предикативность» и «процессуалъность»):

С ← Г → П
А1 А2

«Деятельность» этого блока оппозиций описывается так: различаясь в позиции предиката, существительные, глаголы и прилагательные (в последнем случае предпочтительнее термин «качественно-предикативное слово») смешиваются в позиции подлежащего.

«По улице моей который год
звучат шаги: мои шаги уходят.

Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден…»
(Б. Ахмадулина)

«Ты красива, спору нет…»
(А.Пушкин)

«Красота» твоя с ума меня свела…»
(Народная песня).

Смешение происходит в пользу немаркированного существительного, частотность которого в силу этого выше частотности глагола и прилагательного (=качественно-предикативного слова): «уход» = «год», «красота» = «песня». Но это только по форме, а не до содержанию: по содержанию «уход» остается глаголом, а «красота» – качественно-предикативным словом. В этом весь смысл динамической модели частей речи русского языка!

В позиции эпитета глагол смешивается с прилагательным; возникает его мимикрическая адъективная форма – причастие. Но это свойство только книжной речи. В оппозиции Г→П происходит бурное конкурирующее действие: прилагательное стремится стать выше глагола, превратить мимикрические формы глагола в качественные предикативы (ср. известный пример: «блестящая на солнце ложка» – с явным причастием и «блестящая ложка» – с качественно-предикативным словом в словосочетании [39]1).

Процесс обращения глаголов в прилагательные захватывает и имена2. Уже была отмечена [41] частеречная несамостоятельность, мимикричность форм типа «деревянные», «каменные» = («из дерева», «из камня»). Но вот у В. Брюсова:

«Все каменней становятся ступени…» – дает нам яркий пример качественно-предикативного слова «каменный»…

* * *
Попытка выйти за пределы трех частей речи (С, Г, П), усложнить модель и придать ей большую объяснительную силу наталкивалась на некоторые трудности. Одна из таких трудностей была разрешена сравнительно быстро: нейтрализация глагола и наречия, мимикрическая наречная форма глагола – деепричастие – позволяет установить оппозицию Г→Н с маркированным глагольным элементом [42]. Квалификация деепричастия как мимикрической (наречной) формы глагола могла и не вызвать возражений, поскольку происхо

______
1 В работе дана совершенно новая трактовка эпитета и словосочетания.
2 Кроме упомянутой работы Н.В. Челюбеевой [36], следует отметить активную разработку теории отношений между глаголом и прилагательным аспиранта А.Н. Федотова (см. его работу [40]).

дила явная тяга к частеречной эмансипации деепричастия, и только в некоторых случаях («читать лежа…») в деепричастиях находили явные наречные свойства. Иное дело – «качественные наречия». Назвав их мимикрическими (наречными) формами адъектива, наша аспирантка Н.В. Челюбеева в 1988 году вызвала в свой адрес немало критики, которая была тем острее, чем меньше обращали оппоненты Н.В. Челюбеевой на семантические критерии определения частей речи [43]. Объявив, однако, формы типа «смелее» и «зорче» не самостоятельными наречиями, а только наречными формами прилагательных, Н.В. Челюбеева заметно поколебала наречный корпус русского языка. Возникла мысль: а не является ли наречие «пустым», «нулевым» классом слов, всего лишь формой различных (не наречных!) частей речи? Ответ на этот вопрос находился в поле рассуждений о наречии и имени (то есть существительном).

Это была наиболее ощутимая трудность в построении частеречной модели русского языка. Действительно, объявляя формы типа «зимой», «днем» и под. наречиями, академические грамматики опирались на обстоятельственные (темпоральные) значения этих форм, словно забывая, что для наречия были провозглашены признаки аморфности, которые в формах «зимой» и под. совершенно очевидно отсутствовали [44, 45]. Именно поэтому там, где формальные падежные признаки было проигнорировать вовсе некорректно, наречий и не находили («Я с трепетом ожидал ответа Грушницкого», «У лукоморья дуб зеленый …»), хотя обстоятельственное значение форм «с трепетом» («как?», а не «с чем?» [46]), «у лукоморья» («где?», а не «у чего?») было всем понятно.

В 1977 году тамбовскими лингвистами была предпринята попытка квалифицировать формы типа «зимой» не как самостоятельные наречия, а как наречные формы субстантивов [47]. Само собой разумеется, возникли трудности в трактовке таких субстантивов, как «зима» и под.: они стояли в одном ряду с субстантивными формами глагола типа «атака» (ср. «атаковать»), «полет» («лететь»); ср. еще «пожар», «погром» • и т.п. Термин «наречно-субстантивная форма глагола» был слишком громоздок и имел в виду многоступенчатую работу языка, в принципе предполагающего простоту и доступность. В то же время темпоральное (далекое от понятия «предметность») значение форм «весной» и под. и уже принятая трактовка их в качестве наречий заставляли искать новые объяснения языковым фактам аналогичного вида. И такое (новое) объяснение форм вроде «зимой», «весной», «летом», «днем» было дано в 1990 году О.А. Руделевой [48, 49].

В оппозиции Н→С О.А. Руделева объявила маркированным элементом наречие (Н), а немаркированным – существительное (С). Собственными наречными формами были объявлены именно формы типа «зимой», а мимикрическими (субстантивными) – «зима», «лето», «день» и под. (точно так же: «море», «поле», «небо» и т.д.). Впервые наречие было определено не с формальной, а с содержательной стороны – как группа слов с темпоральным, локальным значением и значением формы («квадрат», «шар», «куб» и т.д.); наречные слова оказались вовсе не аморфными: они обнаружили флексии и предлоги; их начальные формы (им. п.) находятся, оказывается, в чуждых пространствах, где господствует субстантив, и это «чудо о наречии» – одно из чудес языка, который открывает свои тайны не всегда легко и безболезненно для тех, кто эти открытия делает или воспринимает.

Так называемая «полисемия» слов типа «дом», «шкаф», «дуб» (ср. «на доме» и «на дому», «на шкафе» и «на шкафу», «на дубе» и «на дубу») – с констатацией «предметности» и «пространства», – оказалась ложной, как, видимо, и полисемия в целом: каждое из двух значений перечисленных слов есть по сути дела значение особого слова и даже особой части речи (существительного или наречия!). Подход к описанию и квалификации русского языкового материала был, несомненно, новаторским. Но он вызвал и некоторые сложности. Во-первых, почти все субстантивные формы глагола стало возможно отнести к наречиям времени («мы атакуем» – «наша атака», «во время атаки»): отметить семантические различия (и, тем более, формальные) в упомянутых формах слова «атаковать» трудно, может быть, даже невозможно. Но это только тогда, когда мы квалифицируем форму «во время атаки» как обычную предложную форму с явным наречным значением. Между тем, студенты 3-го курса филологического факультета (1995-1996 учебный год), которым автор настоящей статьи читает лекции по курсу современного русского языка, предложили весьма оригинальный выход из положения: они усмотрели в формах с предлогом «во время» не грамматический аспект, а словообразовательный. Трудно пока еще оценить это смелое (юное!) решение, но его уже нс обойти.

Вторая сложность трактовки О.А. Руделевой отношений между наречием и именем касается установления границ между наречными формами прилагательных и собственно наречиями: ср. «с восторгом» и «восторженно», «крестом» и «крестообразно» – вообще-то примеров таких тонких различий между наречиями со значением «формы» и наречными вариантами прилагательных немного, но они все-таки есть.

Третья сложность – в классификации падежей, среди которых теперь придется выделить собственно субстантивные падежи и падежи наречные (попытка таких штудий, между тем, уже предпринята [50]).

* * *
Итак, в модели частей речи русского языка по крайней мере два взаимодействующих блока:

А1 А2
С ← Г → П
и
С
↑ Б1
Н

Р-Б1 «адвербиальность»
Р-А1 «предикативность»
Р-А2 «процессуальность».

В целом модель выглядит так:

А1 А2
С ← Г → П
↑ Б1
Н

Она имеет три способа действия (один – «правый» и два – «левых»). «Правый» способ действия модели заключается в том, что в положении эпитета глагол смешивается с прилагательным, получая причастную мимикрическую форму («бегу» – «бегущий»). Система преобразуется в:

А1
С → П
↑ Б1
Н

и мгновенно вызывает еще одну нейтрализацию С:П («дерево» — «из дерева» // «деревянный»), оставляя только один блок:

А1
Н → П

Нерелевантность Р-А1 вызывает и нейтрализацию Н:П («зимой» – «зима» «зимний»). Система вырождается в точку «П»: все части речи в эпитете (определении) имеют форму прилагательных.

Первое «левое» действие системы уже описано: глагол и прилагательное в позиции подлежащего смешиваются с существительным («бегу» – «бег», «красивый» – «красота»). Наречие в положении субъекта тоже смешивается с существительным («зимой» – «зима»).

Второе «левое» действие заключается в подключении блока ←Г→П не к существительному, а к наречию (в позиции обстоятельства). Именно в этой позиции глагол смешивается с наречием, превращаясь в деепричастие, а прилагательное, смешиваясь аналогичным образом с тем же наречием, приобретает наречные формы («красивый» – «красиво», «русский» – «по-русски» и т.д.). Существительное в обстоятельственные позиции не попадает (своего рода позиционное ограничение). В существительном зато происходит некое расщепление значений на чисто субстантивное и наречное — при лексиколизации последнего (ср. «нефть» – «на нефти», «газ» – «на газу»; «на шкафе» – «на шкафу»; «волк» : «волком смотрит» и т.д.).

* * *
Последние детали частеречного механизма связаны с такими частеречными сущностями, как, во-первых, числительное, а во-вторых, – местоимение и собственное слово. Что касается второго и третьего, то это несомненные частеречные надклас-сы (слова-дейксисы и слова-символы в противоположность словам-знакам, т.е. собственно словам). Среди местоимений обнаруживаются те же части речи, что и среди обычных слов: существительные («я»), прилагательные («этот»; в форме «мой» следует видеть известную мимикрию, адъективную форму местоимения-существительного) и т.д. – все, кроме глагола! Среди слов-символов можно обнаружить субстантивы и наречия («Коперник» и «Париж»). Числительные образуют особый надкласс частей речи, состоящий только из одного класса; это заставляет нумеративные слова относить к числу знаковых, тем более, что именно в знаковых словах по сути нет своих нумеративов (если не иметь в виду слова типа «мешок», «стакан», «бутылка», «капля» и т.д.; ср. еще: «тонна», «килограмм», «метр» и под.).

Нумеративные слова (числительные) подключаются к блоку Н – С:

Б1 Б2
Н → С ← Ч

Числительные смешиваются с прилагательными («два» – «второй») – при «правом» действии модели; они смешиваются с существительными – при первом «левом» ее действии («два» – «двойка»). Смешения с наречиями у числительных не присходит, поскольку «путь» от числительного к наречию лежит через существительное, а субстантивы в обстоятельственные позиции не проходят. Тем не менее, в виде компенсации к этому запрету образуются словообразовательные формы числительных с наречными значениями: «два раза», «три раза» и т.п. (ср. старосл. «дважды», «трижды»).

* * *
Говоря о перспективах развития теории частей речи применительно к русскому языку, следует, во-первых, обратить внимание на отношения между глаголом и качественно-предикативным словом. Во-вторых, конечно, отношения между существительным и наречием еще нуждаются в более детальном осмыслении. И, наконец, могут возникать различные интересные суждения об отношении наречия и глагола.

Какие бы ни вносились коррективы в динамическую теорию частей речи русского языка, на первом месте при описании частеречных классов должна стоять семантика и лишь на втором – форма ее выражения, то есть морфология.

__________
1. 20 лет поисков и обретений: Предисловие к сб.: Слово 1, – посвященному 20-летию Тамбовской лингвистической школы. Тамбов: ТГУ, 1996. С. 3-21.
2. Орлицкий Ю. 2-4 октября. Тамбов. Государственный комитет Российской Федерации по высшему образованию. Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина. Кафедра русского языка. Академия Зауми. Международная научная конференция «Слово», посвященная 20-летию Тамбовской лингвистической школы // Вестн. гуманитарной науки. М.: Российский гос. гуманитарный ун-т, 1995. №6 (26). С. 5-8.
3. Кафедра русского языка // Кредо: Обществ.-полит, и лит.-худ. журнал. Тамбов, 1994. №11. С. 76-79.
4. Распопов И.П. Заметки о синтаксической синонимии // Теория содержательной формы: Сб. лингв, ст. / Под ред. В.Г. Руделева. Тамбов: ТГПИ, 1981. С. 21-31.
5. Носова И.К. Грамматическое учение Л.В. Щербы // Русские языковеды: Сб. науч. раб. / Под ред. В.Г. Руделева. Тамбов: ТГПИ, 1975. С.42-54, 97, 121.
6. Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М.: Ин. лит., 1960.
7. Дриняева О.А, Каменская КВ., Руделева О.А.
Фонологические методы, их универсальность и применимость за пределами фонологии // Исследования по русской фонологии: Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В.Г. Руделева. Тамбов: ТГПИ и Ин-т языкознания АН СССР, 1987. С.147-162.
8. Предисловие к книге: Н.С. Трубецкой. Избранные труды по филологии. М.: Прогресс, 1987. С. 7-8.
9. Руделев В.Г. Открытие, не осмысленное веком // Лингвистика на исходе XX века. Итоги и перспективы: Тез. Междунар. конф. М.: МГУ, 1995. Т.2. С.446-447.
10. Руделев В.Г. Грамматическая теория Ф.Ф.Фортунатова // Русские языковеды. С.6-25; Олонцева И.В. Грамматические взгляды А.М.Пешковского // Там же. С.26-33; Р.П. Афанасьева. Теория частей речи И.И. Мещанинова // Там же. С. 34-41.
11. Руделев В.Т. Проблема компонентов лексического значения и теория частей речи // Проблемы компонентного анализа: Тез. науч. конф. молодых науч. работников. М.: МГПИИЯ им. М. Тореза, 1973. С.95-97.
12. Руделев В.Г. К вопросу о грамматических (морфологических) классах слов // Вопросы общего и романо-германского языкознания: Докл. и сообщ. Уфа: БГУ, 1964. С.59-67.
13. Фортунатов Ф.Ф.. Избранные труды. М., 1956. Т.1. С.21.
14. Основные направления структурализма. М.: Наука, 1964. С. 194-205.
15. Руделев В.Г.. Об основных постулатах современной лингвистической теории; Его же. Место существительного среди других частей речи русского языка // Грамматические классы слов русского языка. Тамбов: ТГПИ, 1976. С. 3-33, 37-64.
16. Мшрин В.Н. Очерки по теории процессов переходности в русском языке: Учеб. пособие для студентов. Бельцы: БГПИ, 1973.
17. Козлова Р.П. О межчастеречной синонимии в современном русском языке // Державинские чтения: Материалы науч. конф. Русский язык, литература, иностранный язык. Тамбов: ТГУ, 1995. С.21.
18. Флоренский П.А. Строение слова // Контекст. 1972: Лит.-теор. исследования. М.: Ин-т мир. лит. АН СССР, 1973. С. 348-375.
19. Щерба Л.В. Опыт русской лексикографии // Избранные работы по языкознанию и фонетике. Л.: ЛГУ, 1958. Т.1. С.54-91.
20. Караулов Н. Лингвистическое конструирование и тезариус литературного языка. М.: Наука, 1981.
21. Бабайцева Б.В. Гибридные слова в системе частей речи русского языка // Русский яз. в шк. 1971. №3. С. 81-84.
22. Белый В.А. К вопросу о конверсии // Ученые записки Мордовского университета. Саранск, 1962. №20. С. 105.
23. Бортэ Л.В. Глубина взаимодействия частей речи в современном русском языке. Кишинев, 1977.
24. Калечиц Е.П. Переходные явления в области частей речи. Свердловск, 1977.
25. Тихомирова Т.С. К вопросу о переходности частей речи // Науч. докл. высш. шк. Филологические науки. 1973. №5. С. 78-87.
26. Руделев В.Г. Русский язык. Учение о предложении: Учебник для VIII-IX классов. Тамбов, 1992. С. 11-16, 33.
27. Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). Изд. 2-е. М.: Высш. шк., 1972. С.568-599.
28. Руделев В.Г. Типология и история русских вокалических систем: Автореф. лис. … д-ра филолог, наук. Л.: ЛГУ, 1971.
29. Дриняева О.Ам др. Указ. раб.
30. Руделев В.Г. Типы и виды грамматик. Существуют ли грамматики, не являющиеся семантическим шифром? // Семасиология и грамматика: Краткие тез. докл. и сообщ. к науч. конф. Центр.-Черноз. зоны. Тамбов: ТГПИ, 1977. С. 11-15.
31. Руделев В.Г. Русские вокалические системы: Методич. пособие. 4.1. Тамбов: ТГПИ, 1976. С. 19-24. Его же. Современные диалекты русского языка: Учебное пособие. Тамбов: ТГПИ, 1978. С.5-16. Его же. Теория нейтрализации. Некоторые результаты и перспективы развития // (Вместо предисловия) // Теория нейтрализации: Сб. статей / Под ред. В.Г. Руделева. Тамбов: ТГПИ, 1980. С. 3-10.
32. Руделев В.Г. Слово в лексической системе языка: Учебное пособие по русской лексикологии. Тамбов: ТГПИ, 1984. С. 27-28.
33. Руделев В.Г. Существительное в русском языке: Учебное пособие. Тамбов: ТГПИ, 1979. С.7-24.
34. Руделева О А. Существительное и его семантико-грамматические классы (На материале поэзии Андрея Вознесенского): Автореф. дис. … канд. филолог, наук. Саратов: СГУ, 1990. С. 9.
35. Дриняева О.А. Некоторые аспекты существительного и субстантивных форм в современном русском языке (На материале текстов,
изучаемых в начальной школе): Автореф. дис. … канд. филолог, наук. Воронеж: ВГУ, 1989.
36. Челюбеева Н.В. Семантико-грамматические признаки качественно-предикативных слов в говорах Тамбовской области: Автореф. дис. … канд. филолог, наук. Л.: ЛГУ, 1988. С. 8-9.
37. Шарандин А.Л. Грамматические категории и лексико-грамматические классы русского глагола: Автореф. дис. … канд. филолог, наук. Воронеж: ВГУ, 1982. С. 14-15.
38. Руделев В.Г., Шарандин АЛ. Шифрующая роль глагольных грамматических категорий // Теория содержательной формы: Межвуз. (респ.) сб. лингв, ст. / Под ред. В.Г. Руделева. Тамбов: ТГПИ, 1981. С. 34-37.
39. Руделев В.Г. Русский язык. Учение о предложении: Учебник для УП1-1Х кл. Тамбов, 1992. С. 62-66.
40. Федотов А.Н. Прилагательное в системе частей речи современного русского языка // Стово: Материалы междунар. лингв, науч. конф. 2-4 окт. 1995 года. Тамбов: ТГУ, 1995. С. 96-97.
41. Челюбеева Н.В. Указ. раб. С. 4-5.
42. Руделев В.Г. Существительное в русском языке… С. 29.
43. Челюбеева Н.В. Указ. раб.
44. Русская грамматика. I. .М.: Наука, 1980. С. 703.
45. Винокур Г. О. Избранные труды по русскому языку. М.: М-во проев. РСФСР, 1959. С. 397-418.
46. Блохина Н.Г. Современный русский язык. 4.1. Морфология. Тамбов: Изд. ИПК РО, 1992.
47. Руделев В.Г. Существительное в русском языке… С. 26.
48. Руделева О.А. Существительное и его семантико-грамматические классы… С. 8.
49. Руделев В.Г., Руделева О.А, Вначале было слово: Популярная лингвистическая теория
.для учеников национальных школ (У-У11 классы). Тамбов: ТГУ, 1995. С. 119-126.
50. Руделев В.Г., Руделева О.А. Указ. раб. С. 48-52.