В. Андреев. В начале пути

Тамбовская правда. – 1983. – 4 августа. – с.4.

В НАЧАЛЕ ПУТИ

О сборнике стихов Марины Кудимовой «Перечень причин»

Поэта можно узнать по отдельным строкам, на которых явственно проступает отпечаток его индивидуальности. Есть такие строки у Марины Кудимовой.

В младенчестве я так боялась лжи,
Что говорить не сразу научилась.

Сильная, привлекательная черта дарованная Кудимовой – способность говорить стихом, не напрягая голоса. Но пока это все-таки лишь способность, потому что далеко не всегда Кудимова пользуется этим даром – говорить с современником о сложных жизненных проблемах ясным, свободным от поэтического тумана языком. Лучшие ее строки о родной земле волнуют своей искренностью.

Да будет мне дорога скатертью.
Я пред своею черной матерью
Предстану с родственными узами –
Черновиками заскорузлыми…

Так сплетается в стихах Кудимовой тема Родины я тема искусства. Жаль только, что не во всех своих стихотворениях автор поверяет глубину и чистоту своего поэтического слова родственными узами с «обетованными полянами», с рябиной на угоре, со всеми теми приметами, что соединяются для нас в образе России. Этим вызывается, на мой взгляд, противоречие в трактовке назначения поэта, сущности поэтического искусства.

С одной стороны, автор высоко ценит место поэта в мире, его гражданственную активность, страстность выражения собственного мнения: «Художник – кровь, не лимфа, он знает, например, что есть на свете рифма не только к НТР».

Дело, однако, заключается в том, что в стихах Кудимовой существует и другая трактовка этой проблемы, прямо противоположная. Художник в этом – ином – освещении по сути не властен над словом («Помилуйте! Да если так сказалось…»), искусство нашептывает поэту «диктаты темные свои». Увлечение подсознательной стороной искусства у Кудимовой заходит далеко, приводит ее к сомнительным утверждениям: «Чем слог темней, тем дух светлей – греха и тайны братец сводный».

Повторять теоретические декларации некоторых поэтических школ начала XX века, после того, как они были отброшены даже самими их авторами, всем ходом русской и советской поэзии – задача весьма неблагодарная. И ладно бы еще, если бы эти десятилетней давности строки призваны были иллюстрировать исходные позиции поэта для того, чтобы сильнее оттенить нынешние, более верные и строгие. Но ведь нет же! Этот афоризм продолжает служить автору «Перечня причин» и сейчас, когда пора уже оставить детские забавы и игры.

«Темнота» в стихах Кудимовой вызывается разными причинами. Прежде всего это идет от переполненности чувств. Как, например, в стихотворении «Все рябине кровить…», где в потоке образов все же просматривается сопереживание автора с землей, матерью человеческой. Порой сказывается переполненность информацией, перегруженность стиха книжными знаниями, религиозно-мифологической символикой. Наконец, это преувеличение игрового начала в поэзии, жонглирование синонимами, которое обнаруживает хорошее знание словаря, но не более: «Намедни, ономнясь, и давеча, и накануне, я слушала, как израстает у дочери зуб».

Тот же недостаток в неумеренном введении в стихах иностранных слов и выражений, оживляющем в памяти стиль Игоря Северянина: «Без останову, без вакаций мной пожираема ества. Я прорва идентификаций – мистификаций естества».

Удивляет также постоянное пристрастие Кудимовой сводить тему творчества к окололитературной полемике, раздумья о смысле поэтического труда подменять бесчисленными сетованиями на непонимание («Да где ж быть понятым порука?»), выяснением того, как предпочтительней стоять на границе анфилады, означающей, по-видимому, стремление к поэтическому совершенству, вереницей или плеядой, то вдруг она обратит, внимание на очередь тех,

то желает «в лаврах морщится». У настоящего поэта, а хочется верить, что автор «Перечня» настоящий поэт, должно хватить серьезных, общезначимых тем для разговора с современниками, ему нет нужды размениваться на мелкие, недостойные его назначения темни.

Между тем в лучших своих произведениях («Сто прапорщиков», «Ты меня знаешь, Родина?», «Ода семейной жизни») Кудимова подходит к слову как мастер, пробует его на вкус и на ощупь, вслушивается в его звучание. Она обладает завидным умением соединить в речевом строе славянизм и диалектное словечко, научный термин и просторечие, дать отчетливую резкую характеристику, запоминающуюся деталь. Ритм ее стихов отвечает нервному энергичному движению речи. И все же слово в ее стихах еще не отстоялось; словно в родничке, из которого хотели нетерпеливо зачерпнуть побольше, но только взмутили воду, подняли со дна соринки, песок.

Желанная свобода поэтического выражения, единство замысла и воплощения характерны для самого, пожалуй, лучшего стихотворения сборника «Ода семейной жизни»:

Ура, что три часа: открылись магазины,
Свободный семьянин в универсам вступил,
Там складывают снедь в железные корзины.
Чтоб видно было, кто чего понакупил.

Уже достаточно привыкнув к трудноразбираемому почерку автора, ее способности мыслить далекими ассоциациями, к ее сугубо возвышенной тематике, когда и быт непременно облачается в античные одежды, приятно вдруг встретить стихотворение, где автор становится самим собой, не объясняет себя, не предается мнимофилософским размышлениям о сущности смерти: «Умру! Да что же значит это? Что стану я самой собой?»

Став сама собой, Кудимова заговорила о простых и важных вещах, деталях ежедневного человеческого круговорота: покупка хлеба и картошки, получение лекарства в аптеке, стирка, встреча гостей, и каждая из этого ряда жизненных радостей дает ей вновь и вновь «повод восторгаться».

Закон одического жанра предполагает открытое выражение авторской позиции, и Кудимова неоднократно восторгается, кричит «ура», живописуя свои домашние хлопоты. Но не следование внешним приметам жанра определяет удачу этого стихотворения. Оно искренне и слегка иронично, проникнуто живой теплотой и заботой о доме, семейном очаге, полно милых подробностей домашнего поведения человека («Под завтрак я пущу, что не доели в ужин», «Он шлепает босой на кухню пить компот»); и быт в нем не является самодовлеющим. Это необходимая часть большой и сложной жизни с ее разновеликим и, но такими насущными проблемами.

«Ода семейной жизни» находится в центре развития темы любви, центральной в сборнике, на ее переходе от поэтизации первого чувства, прослеживания драматических коллизий, неизменно возникающих между любящими, к циклу «Пауза», в котором женский характер раскрывается с» самой интимной стороны женского существа – рождение ребенка, рождение материнской любви к «дочке-средоточке»!

В этих стихах, по сути завершающих сборник, отчетливо звучит чувство ответственности матери за судьбу своего ребенка, дочки, запеленатой в белое, спящей среди других малышей.

Как, ни в каком другом цикле сборника, здесь в полную силу раздается голос матери в защиту мира, против истребления человечества.

Правда, и в этих стихах, посвященных такой трепетной теме, Кудимова остается верна своим принципам резкого беспощадного слова, как бы забывая о границах поэтического и попросту о том, что взгляд и речь человека стыдливы, когда обращаются к сфере, где излишняя детализация, прямота отзываются грубостью, бестактностью.

И еще одна важная тема, представленная в сборнике несколькими стихотворениями и отрывками из «Азбуки» (комментарии к «Житию братьев Константина Философа (Кирилла) и Мефодия»). Как можно заключить по ним, интерес автора к истории весьма глубок. Ее манит к себе эпоха образования древнерусской государственности и культуры, сложные характеры того времени, эпоха декабристов и, конечно же, Пушкин. Понятно стремление Марины Кудимовой сказать свое слово, но сделать это не так-то просто, когда за плечами богатейшая литературная традиция. Это очень хороню видно на стихах, посвященных дуэли Пушкина. Начинаются они, почти, как у Багрицкого, – внезапным прорывом в тот 1837 года февральский день. Но если Багрицкий создает запоминающийся образ великого поэта, рассказывает о его поединке с самодержавием и судит прошлое с позиции участника революционных боев XX века, то Кудимова наделяет Пушкина странной фразой, из которой следует, что великий поэт лишь во время поединка понял, что он смертен. Еще более странно выглядит продолжение этой фразы («Ну то-то же»…) – то ли угроза, то ли всепрощение. И совершенно неуместно, на наш взгляд, говорить о смерти Пушкина какими-то игривыми, облегченными словами: «И был таков». Все остальное – характеристика эпохи через беглое перечисление внешних примет – написано лишь для того, чтобы дать незамысловатую оценку трагическому событию в истории нашей культуры: «Поди ж ты, не к чему придраться: изоблачен убивец вкрадце, и алиби у Натали».

Для чего написано это стихотворение, показывающее острый взгляд и бойкую руку автора, но не раскрывающее душу человека, живущего в конце XX века, его и поныне трогательно родственное, кровное восприятие всего, что связано у нас с именем Пушкина?

Пора подвести хотя бы краткие итоги. Главное ощущение после чтения сборника Марины Кудимовой – это появление поэта искреннего, предельно субъективного, беспокойного, но ещё не нашедшего самого себя, не поверившего б лучшие качества своего таланта.

Книга вызывает размышления, не оставляет читателя равнодушным к прочитанному, в том числе и к судьбе ее автора. Как она сложится? Достанет ли у Кудимовой смелости пересмотреть некоторые свои принципы, или «поэтическая темнота» и дальше будет поглощать ее творческие силы?

Стихи последних лет вселяют надежду, что книги, которые выйдут из-под ее пера, будут написаны с большей строгостью к себе. Прекрасная строчка автора «Доверься мне, мое Отечество» остается пока еще заявкой, которую надо оправдать всем своим творчеством, всей своей жизнью.

В. АНДРЕЕВ.
Преподаватель Мичуринского педагогического института,
кандидат филологических наук.