Данила Давыдов. Пушкин, скинхед и ваххабит
Книжное обозрение. – 2004. – 11 мая (№ 19). – с. 6.
Емелин В.
Стихотворения.
М.: Ультра. Кульура, 2003. – 256 с. 3000 экз.
ПУШКИН, СКИНХЕД И ВАХХАБИТ
Начну, пожалуй, со скандальной составляющей. Многие мои друзья и коллеги, с коими я склонен солидаризироваться в большинстве вопросов, считают Всеволода Емелина гопником и чуть ли не фашистом. Так вот, друзья: но неправда.
Напротив, небезызвестный журналист Лея Пирогов видит в фигуре Емелина пример того, как совершенная искренность вынуждена в нынешней культурной ситуации прикрываться постмодернистским языком, цитатностью, иронией. Иными словами: вот вам Емелин, который делает вид, что он скинхед, но вы-то, культурные люди, понимаете, что он не скинхед, что это маска, – так он на самом деле скинхед. Эта позиция также представляется мне неадекватной.
Начать с того, что Емелин вовсе не «молодой поэт». Тот факт, что некоторую известность он получил не столь давно (благодаря соучастию в литературной группе Мирослава Немирова «Осумасшедшевшие безумцы»), не говорит ровно ни о чем, кроме как о превратности наших судеб. И нынешняя книга, вторая у Емелина (первую, «Песни аутсайдера», издал митьковский «Красный матрос» два года назад), не случайно выходит в одной серии с собранием стихотворений Эдуарда Лимонова. Лимоновский «отрицательный герой», нежный и ранимый, при всей своей «отрицательности» говорит так, что чувствуешь его реальность, его присутствие в этом воздухе не в качестве культурной функции, а в качестве чего-то подлинного. И то же с Емелиным, а уж какие маски на нем – скинхеда или, скорее, обычного постсоветского пропойцы – неважно.
Впрочем, нет. Если и необходимо найти социальный смысл емелинской поэзии, то он вовсе не в проповеди радикализма. У Емелина есть на редкость показательное посвящение к одному из текстов: «Интеллигентной молодежи 70-х посвящается». Надо понимать, это не дружеское послание, это эпитафия. Тот советский человек, вернее даже – советский люмпен-интеллигент, что не отождествился ни с одной из субкультур, не стал бардом, хиппи, бандитом или монахом, получил не имеющий аналогов опыт. Морок бессмысленной советской действительности, в которую он был погружен, – и, казалось бы, нисходить более некуда, – заменился на еще более бессмысленную и беспощадную постсоветскую среду. И эта двойная растерянность, – изначально данная и вынужденно приобретенная, – может быть переварена, осмыслена только с помощью фантазмов.
Итак, лирическое «я» Емелина есть совокупность фантазмов постсоветского люмпен-интеллигента, а вовсе не набор масок радикально настроенного молодца. И отсюда, кстати, балладность: фантазм пытается исчерпать себя до конца, а это возможно только при рассказывании некой истории, будь то история ваххабита, скинхеда или А.С. Пушкина. («Как святой шариат / Правоверным велит / Уходил на джихад / Молодой ваххабит. // В небе клекот орла, дальний гром раскат, / Уходил Абдулла / На святой газават. // От тоски еле жив, / Оставлял он гарем / И садился в свой джип, / Зарядив АКМ…»)
И отсюда – набор цитат, от Лермонтова до Пастернака, типовой набор русской классики в советском интеллигентском чтении (но замечу, как виртуозно Емелин использует эти цитаты).
Случай Емелина – пример того, как одаренный поэт попадает в жернова социальных дискуссий, не имея к ним, в общем-то, никакого отношения.