Константин Кедров. Поединок Булгакова со Сталиным

Новые известия. – 1998. – 25 апреля (№ 78). – с. 7.

Константин Кедров, «Новые известия»

ПОЕДИНОК БУЛГАКОВА СО СТАЛИНЫМ

Книга Валерия Есенкова «Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове» снова обращает наш взор к самому трагичному периоду истории уходящего века.

В условиях тирании поединок с властью в принципе невозможен. Он может существовать либо в условиях подполья, что при абсолютном тоталитарном режиме исключено почти полностью, либо в форме изысканной лести властителю, за которой, конечно же, кроется глубокий подвох.

После обыска, проведенного в его квартире, писателю ничего другого не оставалось, как начать играть ва-банк. Изъята рукопись «Собачьего сердца» и, главное, дневник «Под пятой». 24 июня 1924 года Булгаков пишет письмо на имя совнаркома, где утверждает, что «Под пятой» – это не личный дневник, а художественное произведение. В те годы такой ход конем мог еще спасти положение. Надо сказать, что многие люди, в том числе и Михаил Булгаков, так и не смогли стать покорными рабами режима, даже на уровне личного поведения. Нельзя сказать, что советская власть с этим мирилась. Она вынуждена была кое с чем мириться, поскольку на самом деле ни один человек не может искренне быть рабом. Он может только притвориться рабом. Власть это прекрасно осознавала и требовала от советских и несоветских людей только одного – притворства.

Однако есть такие благородные натуры, которые в принципе притворяться не могут и если врут, то так нагло, что это больше похоже на издевательство. Таким издевательством была и объяснительная записка Булгакова на имя совнаркома. Да и чего уж тут объяснять, когда Станиславский, также притворяясь и изображая из себя советского режиссера, готовит к постановке явно антисоветскую «Белую гвардию».

В кабинете ОГПУ Булгакова допрашивает следователь Гендин. Несколько убийственных вопросов об отношении к белому движению ставят писателя в безвыходное положение. Булгаков сознается, что в 1919- м и 1920-м был полностью на стороне белых. Правда, теперь он-де целиком на стороне Советской России и не мыслит себе жизни за ее пределами. Далее следует совершенно издевательское объяснение со следователем по деталям и тонкостям творческого процесса. В чем-чем, а в творчестве Лубянка в Советской России – главный специалист.

«На крестьянские темы я писать не могу, потому что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочий представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь им мало и вот по какой причине: я занят. Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской».

Неизвестно, читал ли это признание Луначарский, но вскоре в адрес писателя прозвучало грозное обвинение от наркома культуры. «Громадная беда Булгакова заключается в том, что он берет проблему крайне мелко, по-интеллигентски». Того же рода обвинения звучат из уст всей советской критики. Где в пьесе «кухарки и посудомойки, ныне управляющие государством»? На сцене одни гнилые интеллигенты. Однако поздно спохватились. Театр переполнен. Вся Москва смотрит «Дни Турбиных», и Сталин не может этого не замечать, сочувствует отнюдь не белым и красным, а именно этим ненавистным интеллигентам в золотых погонах да ненавистному аполитичному Лариосику.

«Турбиных» то запрещают, то разрешают к постановке, а Булгаков уже заготовил новую бомбу для большевиков – пьесу «Бег». Как ни читай ее, хоть слева направо, хоть справа налево – сплошная антисоветчина. Однако Булгаков идет в бой с открытым забралом. На помощь подоспел Горький, только что вернувшийся с Капри. И пьесу разрешили.

Теперь пришлось и Сталину действовать не от имени Луначарского, а от себя лично. Он тоже скинул забрало и назвал «Бег» «антисоветским явлением». Но Сталин не был бы Сталиным, если бы, как всегда, не оставил себе множество ходов для отступления.

«Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна, где бы изобразил внутренние социальные причины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа».

Это уже прямой ответ Булгакову на его признание следователю в том, что любит интеллигенцию.

Имя писателя исчезает с театральных афиш. Диктатор хочет укротить его голодом. Знаменитого драматурга не берут на работу даже рабочим сцены. Сталин ждет, примет ли Булгаков его предложение переделать «Бег». И Булгаков отвечает отказом. Теперь или – или. Кто победит. Сталин ждет покаяния, но получает вызов.

Трудно сказать, смелость или отчаяние водило пером, когда он писал послание к своему главному гонителю-покровителю. В письме к Сталину нет даже намека на уступку. «Не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться более в пределах СССР мне нельзя, доведенный до нервного расстройства, я обращаюсь к Вам и прошу Вашего ходатайства перед Правительством СССР ОБ ИЗГНАНИИ МЕНЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ СССР».

Сталин молчит и выжидает – Булгаков отчаянно борется за жизнь. Пишет пьесу о Мольере и предлагает ее к постановке. Ему, конечно же, отказано. Вересаев просит принять от него якобы взаймы пять тысяч. Никаких других источников дохода у Булгакова нет. Ему все время дают понять, что, если он напишет советскую пьесу, все будет великолепно. Тогда он пишет второе письмо. «После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет: сочинить «коммунистическую пьесу», а кроме того, обратиться к правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать, как преданный коммунистической идее писатель-попутчик». Вместо желанного покаяния Булгаков прямо заявляет «ВСЯКИЙ САТИРИК В СССР ПОСЯГАЕТ НА СОВЕТСКИЙ СТРОЙ». Он вновь просит выслать его за границу. Остается ждать либо ареста, либо желанной высылки, либо работы, либо дальнейшей пытки нищетой.

Об этом звонке Сталина складывались сусальные легенды. Сталин и хотел, чтобы эти легенды складывались. Это был очень хитрый ответный ход. Посадить или убить Булгакова значило признать свое моральное поражение. Выпустить за границу личного и сильного врага Сталин тоже не мог. И он придумал блистательную ничью.

«Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь». Благоприятный ответ заключался в том, что Булгакова взяли на работу во МХАТ.

Однако радость была более чем преждевременна. Сталин уготовал Булгакову участь Пастернака. Держал его на коротком поводке. Что-то иногда разрешал, что-то запрещал. А главное, ни на минуту не прекращал травли в советской прессе. Булгаков понимал, что диктатор ждет от него талантливой пьесы о гениальном вожде. И Булгаков начинает писать роман о поединке Христа с Пилатом и о странной дружбе Мастера с Воландом. Ясно, что и в первом, и во втором случаях есть автобиографический контекст отношений Булгакова со Сталиным. С одной стороны Йешуа – Мастер – Булгаков, а с другой Пилат – Воланд – Сталин.

Роман о появлении дьявола в Москве написал еще в XIX веке Загоскин. Назывался он «Искуситель». Булгаков внимательно прочел это произведение. Воланд–Сталин именно искуситель. И нельзя сказать, что Мастер не поддается искушению. В той или иной форме он принимает условия кровавой игры, навязанные ему Воландом.

Для Булгакова Сталин не был человеком. Он видел в нем прежде всего воплощение мирового космического зла, пришедшего на многострадальную русскую землю.

Даже в пьесе «Батум» о юности Сталина Булгаков создал образ юного дьявола. И Сталин это прекрасно понял, запретив постановку, хотя до этого много лет отчаянно добивался от мастера пьесы о себе. И Булгаков отчасти выполнил этот заказ, написав роман «Мастер и Маргарита». Таков его последний ответ вождю.