Данила Давыдов. Воображаемое оборотничество…
Новое время. – 1997. – № 41. – с. 44.
ВООБРАЖАЕМОЕ ОБОРОТНИЧЕСТВО…
Виктор Пелевин. Жизнь насекомых. Романы. М., «Вагриус», 1997.
Данила Давыдов
После «Чапаева и Пустоты» «Вагриус» угощает нас чем-то относительно стареньким: двумя уже хорошо известными читающей публике текстами Пелевина, романами «Омон Ра» и «Жизнь насекомых». Книга предваряется предисловием Вячеслава Курицына, в котором критик сдержанно одобряет просветительскую деятельность Пелевина, особо подчеркивая реальную читаемость его книг: «Пелевин возвращает русской литературе главное ее достоинство: читателя». По всей видимости, с этим нельзя не согласиться; и пока Егор Радов и Владимиром Сорокиным делят между собой русскую прозу (в одном из номеров «Птюча»), Пелевин осваивает все новые и новые круги читателей. Впрочем, как пишет Курицын, «Пелевина, в отличие, например, от Виктора Доценко, не читают миллионы: речь идет пока о десятках тысяч». И здесь возникает вопрос, быть может, волнующий только эстетствующих снобов, проповедующих элитаризм, но от этого не становящийся менее важным: какова степень вовлеченности Пелевина в масскультуру или, говоря проще, попса это или использование попсы в каких-то иных целях? Как ни парадоксально, внешние проявления популярности – вплоть до публикации в «Плейбое» – ничего не доказывают. Вялый «Чапаев» тоже мало что объясняет.
Другое дело – эти два романа, особенно «Жизнь насекомых». Есть подозрение, что это на сегодняшний день наиболее удачный пелевинский текст. То, что каждый прочитывает здесь тот уровень, который ему интересен (и доступен) – сатирический ли, – аллегорический ли, эзотерический ли, конечно, достоинство «Жизни насекомых», но не самое главное; не главное, но существенное достоинство этого романа – его стилистическая выверенность (особенно по сравнению с «Чапаевым и Пустотой»), хотя наблюдательный читатель со злорадным удовольствием все же найдет здесь несколько проколов. По всей видимости, наибольшая удача Пелевина в «Жизни насекомых» – верно найденное соотношение бытия и инобытия, их соединение почти без заметных швов (опять-таки в отличие от «Чапаева»).
«Жизнь насекомых» и впрямь не выглядит попсово (несмотря на некоторые очень опасные в этом отношении фрагменты – такие, как, например, почти вся комариная линия). Быть может, это связано с его вовлеченностью в четкую литературную традицию (соотношение человек – животное, их взаимотрансформация, настоящее или воображаемое оборотничество), которая удерживает от слишком уж рискованных ходов. А может быть, Пелевин все-таки умеет работать исключительно с текстами сравнительно небольшого объема – поэтому пространный «Чапаев и Пустота» не столь удачен, как компактная «Жизнь насекомых».
«Омон Ра», хронологически первый роман Пелевина, бледнее «Жизни насекомых», но целостнее (правда, неведомо – достоинство это или же недостаток). Как это почти всегда бывает у Пелевина, отдельные эпизоды просто блестящи – например, беседа о «Пинк Флойд», – что не спасает всей книги. Однако задача, поставленная здесь автором, вызывает уважение своей эпичностью.
… Но, в конце концов, зачем анализировать культовые произведения, к числу которых, безусловно, относятся романы Пелевина? Они предназначены не для того. Ими можно восхищаться, не вчитываясь, их можно цитировать до потери сознания – а будут ли они жить дальше или сгорят, как мотылек в огне, – совсем другой вопрос.