Александр Федулов. Шутки пана Эрота

Тамбовское время. – 1997. – 19 марта (№ 12). – с. 6.

Александр Федулов

ШУТКИ ПАНА ЭРОТА

Александр Федулов родился в 1955 году в деревне Шабловка, Инжа-винского района, Тамбовской области. С 1970 года в Тамбове. Страсть к литературному творчеству пока обратно пропорциональна его писательской славе, но, слава богу, муза отпуск не берет и рождаются весьма неслабые вещи. Он чувствует себя достаточно уверенно в различных жанрах литературы: умел в палиндромистике, ярок и непредсказуем в поэзии, лиричен в прозе. Одно из его произведенией мы предлагаем взыскательному вниманию наших читателей.

Пригород.

Дачи… Дачи… Наседая, налезая друг на друга садами, заборами, крышами, они внезапно обрываются, уткнувшись случайной, скучающей толпой в ноги сосновому лесу, перетянутому тугим жгутом неостывающей автострады.

Наискосок от каменной росписной остановки – в самом начале леса – бревенчатый старый дом под коричневой крышей, На крыше расползающиеся серые острова слежавшейся сосновой иглы. Вокруг дома редкая низенькая оградка, на углу – пушистый куст сирени. За домом лужайка и далее двухэтажная, сияющая эмалью и лаком, хибарка с колоннами, подпирающими балкон и ровный лес, оглашаемый изредка пионерскими горнами и барабанами.

Светлый июльский полдень. Масса воздуха, солнца, блуждающих бликов, акварельных невесомых теней. В одной из таких теней под отворенными окнами – столик, покрытый клеенкой, на нем самовар, чашки в блюдечках, обливная голубая миска, прикрытая полотенцем. Под ступеньками клубком рыжая собака. Справа на веревке, натянутой между соснами, сушится белье.

Много ли запомнишь, прошмыгнув из Москвы в Саратов в зашторенной душной жестянке, раскрыв рот от вечного удивления перед красотой родного края и от вечного недосыпания. Другое дело – колесо лопнуло: ш-ш-ш… И можно окунуться в чужие подробности. Например, в такие.

В старинном кресле, которое вынесли подышать свежим воздухом, дремлет, откинув голову, старуха. Из-под легкой косынки, выдвинутой козырьком далеко вперед, солнцу удалось вызволить лишь кончик облупленного носа, да словно древесным жучком изъеденный подбородок, да голик седой пряди. Сухие жилистые руки ее свободно лежат на подоле черной юбки. По столу ползают пчелы. На лимонный кружевной воротник блузки прицепился грузный-шмель.

Подле старухи под сиренью вольно раскинулась на покрывале молодая женщина в модном купальнике, сбившемся на сторону. Его узенькие тесемочки вовсе не скрывают от мира заповедные некогда места, смущая охотников и провоцируя браконьеров.

Через дорогу к стойлу, что расположилось невдалеке у пруда, степенно шествует, пошатываясь от жары, стадо коров. Пегие, рыжие, черные…

– Смотри-смотри, – старик пастух, хихикая, ткнул кнутовищем в палисадник. – Ах, ядрена вошь, без мине какаву пьешь! Тра-та-та-та-та!

Тра-та-та-та!» – откликнулся пионерский барабан.

– Да, – согласился с чем-то внук и внутренне покраснел.

Стадо, исчезая в пыли последними буренками, проследовало к дойке.

Старуха то хмурясь, то улыбаясь, смотрела сон. Молоденькой девчушкой бежит она по яркому лугу, скользящему прохладным лоскутным одеялом по напряженным икрам. А ее догоняет молодой красивый парикмахер, что гостил в то лето у соседей. Догоняет, догоняет… вот-вот, вот-вот и … не может догнать. И она никак не остановится, точно за волосы кто держит, словно это не волосы, а вожжи. Только оглянется на него виновато да всплеснет обреченно руками. А он широкоплечий, загорелый, бедра узкие-узкие – нет вовсе – и, тут старуха во сне икнула, и почему-то совсем голый, как на картинке – в одних вздутых трусах, черных и длинных.

Старуха заворочалась в кресле. Пчелы зажужжали и закружились вокруг нее. Что-то проворчав про чертей и жару, она встала и потянулась.

– Автобус не прозевай, гулена, – старуха шлепнула молодую женщину по круто вздыбленному бедру, сгоняя с покрывала, – Поди умойся. А я туточки в тенечке досплю чуток. -Старуха сладко зевнула и перекрестилась, – прости меня, грешную.

Молодая нехотя’Побрела за угол, где среди небольшого садика сырел замшелый колодец.

Старуха легла, покряхтывая, навзничь на плед, прикрыла косынкой лицо от мух, раскинула руки и стала нагонять давешний сон.

Молодая лениво умывалась, похлопывая себя по щекам смоченными пальцами. После вчерашней вечеринки на душе было тяжело. Она села на скамеечку для ведер, передернувшись от прикосновения влажных прохладных досок, осторожно привалилась к срубу. Со свежей воды и голова свежела.

«Хоть бы автобус не пришел. Не поехала бы на работу. Пошла бы сегодня в клуб… Эх, Егор! Сегодня бы я тебе все угодья открыла. Дура! Зачем я эту старую ведьму слушаю? Стратег какой! Будто только она знает, как бабе замуж себя сбагрить… И чего мне все время не везет? И не кривая, и не б…, вроде».

Она хмыкнула и оттолкнула бадью. Та полетела, громыхая цепью, шлепнулась далеко внизу, закачалась, закружилась, зачерпывая воду.

«Утопиться, что ли? – женщина передернула плечами. — Или ребеночка завести…»

Миновал полдень.

Дмитрий Иванович поднял коров и они с Егором погнали их на пастбище. В атмосфере уже с час как все затаилось и напряглось. Что-то затевалось, как перед бурей. Со всех щелей надвинулся сумрак, словно на солнце надели защитные очки.

Внук Егор неделю как пришел из армии. Служил где-то не то в песках, не то в тайге. Сокрушаясь и чутко ловя сочувствие, он всем доверительно плакался: «Два года за титьки не держался. Вся квалификация коню под хвост. Что я теперь, сызнова что ль как малолетка?…» Егор был долговязый рыжий и дурашливый. Но в армию его все равно взяли, всем на удивление.

Возвращались мимо остановки. Опять стадо расшевелило осевшую было пыль.

– А это ведь сегодня затмение должно быть, – сообщил дед, покосившись на небо. Луна быстро втискивалась между землей и солнцем. Егор быстрым взором вцепился в палисадник. Старухи .в кресле не было. Женщина все продолжала спать, сладко раскинувшись. Об этом можно было догадаться и по силуэту, не взирая на красно-коричневые затменные сумерки.

– Уже началось, – отозвался внук, – хоть фотографии проявляй. «Теперь или буду дурак», – шибануло в голову.

– Вот чертовы коровы, и затмения-то не увидишь от ихней пылищи. Я помню еще до войны…» — начал дед один из всегдашних своих рассказов.

Егор отстал на шаг и мягко юркнул в сторону, капитан остался бы доволен.

Луна моськой нахально наползла на солнце.

…Парикмахер догонял, был уже в двух шагах, протягивал руки, а она ощутила его прикосновение. От нежной дрожи его жарких пальцев тело вдруг отозвалось непроизвольным сокращением мышц. «Девушка споткнулась наконец и упала. Боль неприятно рассекла тело…

Старуха вскрикнула и застонала.

– …А сейчас ко всему привыкли, никого ничем не удивишь. Баловство одно, Скучно должно быть, а, Егорушка?

– А? А? А-а… чего там, – успел Егор к окончанию дедовой повести. Вздохнул – выдохнул, уравнивая дыхание. – Во! – возбужденно. – Опять чернуха налево отвалила!

– Ах, туды ее! Тра-та-та-та!

– Тра-та-та-та, – откликнулся горн.

– Турни ее, турни! – кричал дед вслед внуку.

Егор бежал, подпрыгивая, в такт сердцу.

– Ого-го-го-го-го-о-о-о,- заорал он вдруг.

Корова остановилась, подпрыгнула, мотнув головой и, взбрыкивая задними ногами, припустила в поле. Тощее вымя хлестало ее по бокам, а комья земли летели далеко в небо.

– Врешь! Не уйдешь! – самозабвенно орал Егор. Вспомнив цепкие руки женщины, споткнулся, упал на траву плашмя и вдруг устал. Еле перевернулся на спину, смахнув налетевший смех. Глаза заволокло расплывающимися облаками.

Луна, бледнея, уже отходила в сторону.

«Чего уставился? Чего надо, любовничек? Получил, что хотел? Сладко?» – спросила она вдруг сквозь дрему шипящим шепотом. Высунула язык, захохотала и исчезла. Егор зажмурился. Прямо над ним прогремел гром. Высоко, выше дождя, по небу, пылая, летело солнце.

Старуха открыла глаза, облизнула пересохшие губы. Внутри жгло, словно рой пчел проглотила. Встать не было ни сил, ни охоты. По кофте беспокойно ползал приблудившийся шмель, ища укрытия.

«Ах ты, сукин сын, – старуха улыбнулась, ощерившись, ужасаясь своей смелости, сомкнула веки, сложила на груди руки и глубоко вздохнула, – все, готова.»

По черепице, по клеенке, по сирени защелкал, подпрыгивая, мелким бисером дождь. Из-за поворота, обливаясь градом, блеснул белыми стеклами красный «Икарус». Если бы он сейчас сломался, прижимаясь виновато к обочине, мы бы успели поподробнее рассмотреть эту историю, что так любезно приоткрыл нам разбуженный непогодой пан… простите…

– Пан Эрот, господа, к вашим услугам.