С. Золотухин. Владимир Георгиевич Руделев

Державинский вестник. – 2006. – апрель.

ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ РУДЕЛЕВ

Преподаватели Державинского университета являются передовым отрядом русской интеллигенции на Тамбовщине. Они передают студентам ценные знания, свой жизненный и духовный опыт, готовят и выпускают в жизнь новые и новые поколения русских интеллигентов.

Один из старейших и уважаемых преподавателей Державинского университета – настоящий русский интеллигент, доктор филологических наук, профессор, основатель научной школы, талантливый поэт Владимир Георгиевич Руделев. Путь его профессионального и духовного становления – это история отечественной интеллигенции середины и конца двадцатого века. История его жизни и деятельности поучительна и интересна, и поэтому мы предлагаем вниманию читателя интервью с профессором В.Г. Руделевым:

Почему Вас назвали именно этим именем – Владимир?

В моем школьном классе 40% ребят (я учился в мужской школе) были моими тезками. Тогда был только один святой, и вовсе не равноапостольный князь Владимир Креститель, а великий вождь Владимир Ленин. Мой отец был коммунистом и атеистом, и, естественно, он назвал меня в честь Ленина. До 10 лет я не был крещен. И так тогда было почти со всеми…

Расскажите, пожалуйста, о Ваших корнях.

По своей крови, по роду и духу я – человек рязанский. Мой отец, Георгий Алексеевич Руделев, происходит из крестьянского рода, он родился в деревне Кондаково под Рязанью. Мать, Елизавета Алексеевна Алферова, напротив, потомственная горожанка.

Но родился я не в Рязани, а на Смоленщине, в Ельне; мои родители оказались там в поисках работы и жилья. В Ельне я прожил неполных пять лет, пока в 1937 году не арестовали моего отца по какому-то сфабрикованному делу. И это тогда бывало часто. Мать со мною и только что родившейся моей сестрой бежала из Ельни в Рязань, в свой родительский дом, к сестрам. Отец вскоре вернулся из заключения; перед началом войны его мобилизовали, он служил в Туле в строительном батальоне, потом их перебросили на Урал, в город Краснокамск. В самый разгар войны отец попросился в действующую армию, в августе 1942 года он погиб на той же Смоленщине, недалеко от Гжатска. Я был в тех местах вместе со студентами в 1971 году, но на могиле отца побывать не удалось; помешал осенний разлив реки Вори…

А что с Вами было потом, в Рязани?

В Рязани, в родительском доме матери, я прожил 20 лет. Хорошо помню войну, когда немцы нас усердно бомбили. Дом матери стоял на древней Архиерейской слободе, неподалеку от Спасского монастыря, в тридцатые годы значительно разрушенного. У начала нашей слободки (она потом именовалась «улицей Рабочих»), находился крепостной вал; на нем во время войны стояли зенитки, которые дружно пугали немецкие самолеты, а сбивать — не сбивали! Напротив наших древних домов стояли двухэтажные бараки водников, а раньше, как мне рассказывала мать, там были картофельные огороды, а еще дальше – овсяное поле. Это был самый центр Рязани (Переяславля Рязанского); кругом звенели колокола, но я уже этого звона не слышал; мать мне про это рассказывала, а еще тетки – Параскева и Антонина. Дядьки мои все погибли в 1914 году на войне.

Я любил и продолжаю любить Рязань, считаю ее своей Родиной; там я окончил школу, институт и аспирантуру. Там приобщился к поэзии и театру. Там у меня было много прекрасных друзей. Там и любовь была. В школе, которую я окончил в 1950 году, до меня учились академик Иван Павлов (великий физиолог) и известный советский поэт и писатель Константин Симонов; в этой школе работал учителем писатель Александр Солженицын. Но я свою школу любил не очень, хотя многих учителей почитал высоко. Зато институт был моим родным домом. Никогда не забуду своих учителей институтских: профессора В.И. Лыткина (он был моим научным руководителем), Р.А. Фридман, П.А. Орлова (все это были филологи), а из историков ближе всех мне были профессор Н. П. Милонов (археолог) и знаменитый русский этнограф – гонимая Н.И. Лебедева. Всем своим я обязан этим дивным и мудрым людям.

После окончания Рязанского педагогического института и аспирантуры судьба забросила Вас в Оренбург. Принесло ли Вам это перемещение в пространстве сколько-нибудь радости?

Для меня, без памяти влюбленного в Рязань, в рязанскую историю, Оренбург был сначала абсолютно чужим городом. Но шло время, многое менялось, и степной город с его пугачевской историей, с побывавшим в нем Пушкиным стал вдруг родным и приятным. Оренбуржье – казачий край; вокруг города располагаются казачьи станицы-крепости; много я их повидал, путешествуя летом и зимой со студентами и записывая дивные окающие говоры. Попадал в буран, так живо описанный Пушкиным, некоторое время чуть ли не жил в крепости Татищеве, возле Белых гор, помнящих великого Александра Сергеевича. Двадцать лет я прожил в Оренбурге, работая в педагогическом институте: читал лекции по истории русского языка, заведовал кафедрой, писал докторскую диссертацию. Как всегда, было много прекрасных друзей. Возвратиться в Оренбург не захотел, а в Рязань переехать не удалось. Чуть было не стал профессором Тартусского университета. Уже стоял в расписании. Но жизнь распорядилась иначе…

Почему областью Ваших научных интересов стала диалектология?

Будучи студентом, я чем только не увлекался. Но самое серьезное увлечение мое была литература. Под руководством профессора Р.А. Фридман я писал большое исследование об антивоенных работах Ги де Мопассана и иных французских авторов. Меня готовили в аспирантуру по французской литературе. Но уже с младших курсов я увлекся народным русским языком и его историей. Ездил в диалектологические экспедиции по Рязанской области и Тульской, по Тверскому краю, забредая даже на земли Господина Великого Новгорода. Мой учитель В.И. Лыткин был очень большим ученым, а еще это был известный в стране Коми поэт. Поэзия и Наука совмещались в моем учителе удивительным образом. Где ему было труднее? Наверное, в поэзии. Мне тоже в поэзии было трудно. А в науке – еще трудней. Моя кандидатская диссертация была посвящена рязанским народным говорам, их этнографической лексике. Написал я диссертацию, защитил в Самаре, а ВАК не утверждает. Чего-то там ВАКу недостает. Два года тянулась волокита, а потом оказалось, что в диссертации открыто совершенно новое научное направление. Точно также было и с докторской работой. Если бы мне не помогли в жизни известные и высокочтимые в нашей стране ученые (А.Н.Гвоздев, В.А. Малаховский, Ф.Т. Жилко, А.А. Реформатский, В.К. Журавлев, Н.И. Толстой и сколько еще иных!), я бы не состоялся как ученый и как человек затерялся бы в вековой тьме. В науке нужно иметь терпение, выдержку, работать, не думая о наградах, о выгодах, не бояться быть в тени. В поэзии, между прочим, – тоже! Все, что положено, придет само собой.

Владимир Георгиевич! Чем для Вас является Тамбовщина? Какую роль она сыграла в Вашей жизни?

Я всю жизнь хотел работать в университете. Свои лекционные курсы я соотносил с университетскими программами, и это одобряли в нашем Министерстве, где я состоял в разных комиссиях. Приглашение на работу в Тамбов в открывающийся университет было для меня неожиданной и высокой честью. Университет на базе пединститута был образован не сразу. Я терпеливо ждал, разрабатывая самые сложные курсы, и уже в пединституте я их читал, и студенты меня понимали. Отношение ко мне в Тамбове на всех уровнях, даже на самых высоких, было хорошее, почти идеальное. О лучшем я и не мечтал. Открылась возможность быть за границей (Румыния, Болгария, Чехословакия, Венгрия). Мне были созданы хорошие жизненные условия. Меня обильно печатали. Именно в Тамбове я написал и издал лучшие свои книги, в том числе и поэтические. В Тамбове мне удалось создать научную школу и напечатать шесть томов избранных произведений. Что еще нужно ученому и поэту! С благодарностью я вспоминаю своих высоких покровителей: В.И. Черного, Г.Т. Мукину, Н.И. Кулагину, ректора В.Д. Виноградова, первого нашего мэра В.Н. Коваля. Не все, конечно, шло ровно и гладко. Слабыми оказались семейные тылы. Но в Тамбове все складывалось гораздо лучше, чем это было бы в Оренбурге или где-нибудь еще…

Давайте поговорим о вашем поэтическом творчестве.

Вы знаете, есть поздние поэты, например, Жемчужников: как поэт он реализовался уже в позднем возрасте. Я рано начал писать стихи, но хорошую поэзию ощутил в себе довольно поздно. Я считаю, что созданию стихотворений помогает Божественное Провидение. Я не вымаливал себе печатные сборники, терпеливо относился к критике, подчас очень злобной. Стихи мои всегда были остры, и они ждали своего Времени. Некоторые сборники я издал за свой счет, в Союз писателей России не рвусь, зато очень благодарен ректорату нашего Державинского университета за предоставленную возможность издать в шеститомнике избранных сочинений два тома литературных опытов (стихи и проза). Еще одну стихотворную книгу, «Зима в Тамбове», издал покойный мэр В.Н. Коваль.

Судьба русского поэта всегда тяжела и незавидна, даже трагична. В России власти не почитали поэтов. Пушкина до сих пор еще унижают, называя национальным, отнимая у него космическую славу, у Есенина, придумав версию самоубийства, отняли право даже быть отпетым и похороненным по православному обряду. Великого тамбовца Харланова продолжают преподносить как рядового, средней величины автора. Большего унижения не придумаешь. И все же – это большое, большое Счастье ощутить себя причастным к великому жизненному торжеству – Поэзии.

Что вы думаете о России? Произойдет ли ее духовное возрождение?

Глубоко верю, что произойдет. Без этой веры я бы не жил уже давно. Произойдет – с помощью возрождения русского языка. Сейчас нашему языку трудно: страшная междометизация, депоэтизация, эсперантизация русской речи, отсутствие человеческого этикета, грубый мат. Дети учатся по скверным учебникам. Пора создавать Институт спасения русского языка. Завтра будет поздно, завтра мы заговорим па примитивных пиджинах. Я написал и издал два учебника по русскому языку, па которых можно учиться составлению подлинных творческих текстов. Новая педагогика. Новая система упражнений. Новая наука о русском слове и тексте. Я посылал эти свои учебники и Президенту господину Ельцину, и Президенту господину Путину – в ответ получал обидные и холодные отписки бездушных чиновников. Словно это мне лично нужно спасать русский язык ради каких-то корыстных целей. И все-таки… Все-таки я не хочу кончать свои рассуждения на грустной ноте. «Жизнь теплится еще. Еще я берегу свое последнее дыханье в свою последнюю строку…»

Беседовал С. Золотухин