Марина Фадеева. Про любовь

Тамбовское время. – 1996. – 11 ноября.

Марина Фадеева человек скромный. Потому что писателем себя не считает, хотя рассказов у автора наберется на целую книжку. Марина – журналист, работает в газете «Город на Цне», но рассказы ее печатались в разных изданиях, и своими неожиданными
развязками, а главное характерным настроением, смогли задеть множество не только ранимых женских, но и суровых мужских сердец. Сегодня в нашей газете – одно из произведений журналистки по жизни, писательницы в душе.

ПРО ЛЮБОВЬ

Машу Каблуков подобрал в тот период ее жизни, когда она ночевала на пляже, зарываясь в песок, потому что было уже холодно, осень была впереди, и пирамидальные тополя, окаймляющие пляж, перестали серебрится по утрам. А может, не серебрились, просто солнце уже не было таким ярким, и это лишало Каблукова поэтического восприятия окружающей действительности.

Машка была Колобком, ушедшим сначала от мамы, потом от любовника, потом от подруги. Только не надо думать, что ей так уж легко бывало от них уходить. Она плакала, долго стирала, сушила, гладила, и укладывала в рюкзачок свои вещички, очень долго, но все равно никто не останавливал, и говорил игриво: «Колобок, колобок, а я вот тебя сейчас съем», а если и говорил, то что-то вроде: «Катись себе дальше».

Машка, конечно, не отвечала идеалу женской красоты – басовитая, приземистая, толстогубая, к тому же, чрезвычайно высокая степень ее правдивости ничего, кроме раздражения не вызывала. Но готовила она на удивление не плохо, чем вполне могла вдохновить Каблукова на творчество.

Конечно, о творчестве Каблукова можно было сколько угодно спорить, но сам он считал общепризнанным тот факт, что в народе его любят книги его раскупают (вообще-то он издал пока одну, но тут в виду имелся весь тираж), и пишет он трогательно, красиво и, главное, правдиво. За все за это можно было бы простить ему ту небольшую слабость, которую он питал к бесконечным монологам и диалогам, столь любезным сердцам романистов прошлого века:

– Я не отдам тебе его! – крикнула Бельская.

– Он мой, и не что не может разлучить меня с ним, – усмехнулась Авирта. Ну и т.д….

У всякого кто читал эти строки, мурашки бегали по коже, а сердце замирало, предчувствуя разгадку тайны. Вот как думал об этом Каблуков, и обижался на Машку, когда она выдавала рецензию: «Не догоняю я, Каблук, чего ты гонишь…»

Да что с нее снять – жалкая потаскушка, – эпизод в жизни Каблукова, грамотная посудомойка. Ну да, устроилась мыть посуду в Туркомплексе. Правда, приносила оттуда Каблукову поесть и выпить, но он все равно держал ее на расстоянии. С бабами так и нужно: чем меньше, тем лучше… Или больше? А-а, один фиг.

К тому же Каблуков совсем недавно развелся с женой, она даже еще и не успела рассказать всему городу, почему она это сделала. Так что Каблуков с удовольствием побыл бы один, Отдохнул бы морально и материально.

Конечно, иногда Каблукову, как и каждому мужчине, хотелось любви. Но тут была своя закономерность, когда деньги были – вроде и не обязательно, чтоб тебя любили, когда денег нет — этого очень хочется. Ну вот, а в этот момент у Каблукова денег как раз не было. Он и так уже продал собрание сочинений Чехова, именно его решил продать в первую очередь, припоминая, как редактор местной газеты, куда он свои рассказы пристраивал обронил однажды насчет его творчества: «Ты, брат, конечно, не Чехов…» А все-таки напечатал – ясное дело дождется он Антона Павловича в своей убогой газетенке.

А где Каблукову печататься? Это же провинция, не Москва, не Нью-Йорк, назавись хоть Лимоновым, хоть Мандариновым, заплатят-то тебе все равно как Каблукову.

Денег не было, но зато Маша по ночам была такая покорная и безответная, а если Каблукову приспичивало, то и днем тоже. Конечно, до идеала ей было…

– Я люблю, знаешь, каких девок, – мечтательно растягивая слог, говорил Каблуков приятелю за кружкой пива, – чтоб такая тонкая-звонкая длинноногая блондинка.

Естественно у длинноногих блондинок тоже губа была не дура, они тоже любили длинноногих блондинов, широкоплечих брюнетов, а если уж лысых -так с тугими бумажниками. А Каблуков, что Каблуков… Скромный романтик, весь в ожидании завтрашнего дня, когда ему наконец-то улыбнется удача, успех, слава.

И вот он сидел и писал, изумляясь своим находкам, смакуя каждое словечко: «Луч прожектора пыльной полосой лежал на бархатной кулисе. (Каков?! – прим. Каблукова) Занавес раздвинулся, и на сцену вышла актриса Вельская. Я

принес ей букет белых пионов. Увидев меня в первом ряду, она страшно побледнела. В ее ушах посверкивали подаренные мною бриллиантовые серьги…»

Тут Машку черт с работы домой принес, она загремела дверным замком, так, точно отпирала тюремную камеру. Хорошо, если б пайку принесла.

– Здоров, Каблук! Строчишь все? Не офигел тут еще?

– Машка, не мешай, процесс пошел, – поморщился Каблуков. Призывая к себе все вдохновение, готовое вот-вот улетучится.

– «…я небрежно бросил Лоле ключи от своей темно-вишневой девятки…»

– Мне сегодня пришлось буфетчицу подменять, она так нафигачилась, что прямо под стойку и нырнула, – басила с кухни Машка.

– Маш, я же просил! – Каблуков, воспользовавшись затишьем, подумал, и исправил «девятку» на «мерс».

– А закручу-ка сейчас, Маш, сюжетец, – крикнул ей Каблуков и сладострастно вывел: «Милый, я так скучаю по тебе, – сказала Лола, – ты знаешь, я ведь влюбилась в тебя, когда мне было 12 лет. Каждое утро я подходила к окну и смотрела, как ты выходишь из подъезда со своей противной Элеонорой и садишься в бежевые «Жигули»…

– Что-то цвейговское, – отметил между прочим Каблуков, прикинув, что не мешало бы и порнушки добавить, и решил, наконец, выслушать Машкино бормотание.

– …А у него трое детей, и он на мне не женится, – басила она сквозь слезы.

– Чего-чего?! – изумился Каблуков. И пошел к ней на кухню.

Машка сидела на табуретке и так смотрела на шевелящийся венчик газа, будто ей жаль было придавливать его закопченным днищем сковородки.

– Да он даже если бы бездетный был, все равно на тебе не женился бы, – язвительно заметил Каблуков.

Уточнить, кто это он – времени не было, потому что процесс снова пошел, и вообще жизнь шла, двигалась куда-то мимо Каблукова, и ему приходилось за ней поторапливаться, чтобы успеть в свое замечательное завтра.

Когда через неделю Машка снова забасила на кухне: «Трое детей… квартиру снимать… а он ему морду набил… спасибо тебе за все огромное», Каблуков лишь ухватился за детей, отметив, как всегда между прочим: «Вверну-ка я ребенка». И продолжил рукопись: «Хочешь, я рожу тебе сына? – спросила Вельская. – Впрочем, зачем я спрашиваю. Даже если ты будешь против, я все равно это сделаю. Если ты не захочешь, мы – я и маленький уедем куда-нибудь. Мы поселимся в тихой деревушке на севере, и долгими зимними вечерами я буду рассказывать ему о тебе…»

Только утром Каблуков понял, что Машка уходит к Витьку, бармену, и к трем его детям. И когда на прощание он ей сказал: «Ты бы хоть поплакала что ли…» Она ответила весьма хладнокровно: «Фиг ли мне плакать», и принялась стирать, сушить и гладить свои вещички.

…Каблуков иногда ездил обедать в туркомплекс и встречал там и Машку, и Витька ее поганого, алкоголика мерзкого.

– Да он вообще не пьет! – заступалась за него Машка, и спрашивала ехидно: «А как там бабы-то твои?

– Какие Бабы, – не понимал Каблуков.

– Ну – Элеонора эта. Вельская, Лола… пишешь фиговину всякую… Написал бы про любовь…

– А я про что пишу!? – возмущался Каблуков.

И еще долго потом спорил с Машкой дома мысленно. Хоть и была она эпизодом, только эпизодом.

Уже и осень кончалась, и пляж замерзал, и зима была впереди…

«Актриса Вельская закуталась в норковую шубу…» – невесело подумал Каблуков и зябко поежился.