Сергей Бирюков. Несколько замечаний; Белый ворон (композиция) — Студия «АЗ» / Академия Зауми

Сергей Бирюков. Несколько замечаний; Белый ворон (композиция)

Комсомольское знамя. – 1990. – сентябрь (№ 113-116).

В этом году исполняется 105 лет со дня рождения Велимира Хлебникова. Он «подгадал» свое столетие к перестройке и пять лет назад дата его рождения была впервые отмечена достаточно широко в Москве, Ленинграде, Астрахани, еще нескольких городах, в том числе и в Тамбове. Инициатором и организатором вечеров в Тамбове стал поэт и критик Сергей Бирюков.

Передавая рукопись своей композиции «Белый ворон» в редакцию, он сказал: «Я читал Хлебникова с 18 лет, старался собрать все, что писалось о нем, в основном это были малодоступные, сугубо научные, издания. В 1976 году удалось напечатать в «Комсомольском знамени» крохотную рецензию на книгу литературоведа Н. Степанова о поэте. В моих тетрадях постоянно появлялись стихотворные наброски к портрету Хлебникова. А эта композиция была написана спонтанно, за несколько часов. В тот день передали по радио сообщение о смерти К.У. Черненко, звучала траурная музыка….

Я прочитал композицию своему учителю Б.Н. Двинянинову, и он предложил послать ее в Астрахань – организатору первых Хлебниковских чтений Н.С. Травушкину. По просьбе последнего я написал «несколько замечаний», и все это прочитал на собрании «велимироведов».

Добавим, что фрагменты композиции были прочитаны автором на Астраханском телевидении. А сегодня – почетная премьера,

 

НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ

Через «слово как таковое» Велимир Хлебников выходил на поэзию как таковую. Поэзия как таковая означает (всего лишь!), что она сама способна выразить все – от малого до глобального, не прибегая при этом к иным средствам, типичный дли прозы, критики или журналистики. Так в поэзии Велимира Хлебникова либо вовсе отсутствует описательность, фабульность, либо эти средства сильно трансформированы. Поэзия сама но себе достаточна, она не отмирает с уходом каких-то фактов действительности.

Стихи могут быть «о чем-то», поэзия сама – «что-то». Структура стиха создает новую реальность, которую мы может либо просто воспринимать, заражаясь внутренней энергией текста, либо можем анализировать текст, отыскивая самые разные варианты прочтения.

Один из вариантов может быть определен как прочтение поэзии поэзией (подобно тому, как В.Б. Шкловский считал прозу предшественников своей прозой). Но труд такого рода будет плодотворным только в том случае, если пишешь сам, а не слепо копируешь чужую манеру, не переводишь сложное в упрощенное – на уровень комиксов.

Эта композиция о Хлебникове. И человек, хотя бы приблизительно знакомый с творчеством поэта и ученого, обнаружит здесь знаки, прямо указывающие на Хлебникова. Таких знаков не очень много. Гораздо теснее композиция связана с поэтической системой Хлебникова. В то же время, для меня очевидно, композиция не только о Хлебникове…

О жанре. Крупные вещи Хлебникова определяются термином «поэма». За неимением другого. Вообще это определение стало слишком условным, при том, что структура «поэмы», постоянно меняется. На мой взгляд, термин «композиция» более свободен от условных наслоений и способен учитывать различные поэтические структуры.

 

БЕЛЫЙ ВОРОН
(КОМПОЗИЦИЯ)

Траурный марш
вас не вдохновляет.
Но если другая
музыка не звучит,
если путей иных не зная,
ты музыкой объемлемый
и все же молчишь…
Все зеленое – зеленеет,
Как бы само собой,
без усилий.
Итак, он идет
по дороге,
итак, он летит
по дороге
и пыль
не касается
его одежд.
По законам природы –
законам творения
он единственный
и незнакомый
искусству полому
и ремесла
Эта Вселенная
сапожника он не знает, увы!
перед ним.
где Лобачевский
и Эйнштейн
пересекаются с Евклидом,
где луг зеленого творения
кос любит
в нашей неразумени.
И голосами
неосенними
зовет грядущее
потрогать
и молока,
горчащего слегка,
попить:
сдувая пену теплую.
И вишня
в этот миг призывно
глядела черными очами,
нас призывая заменить
то, что назвали мы
речами.
Так слепяще белый верен
оказывал свой белый норов.
И опускался он на пашни,
и думал, ногу поджимая,
и виделся в поступи отважной
вдали как будто поджидая,
на опоздавших на столетье
очами черными взирая.
И травинку взявши в клюв.
наиграл концерт для фортепьяно
Скрябина А. Н.
Он путь держал скорей к Востоку,
где горы высились верблюдом,
где мир дрожал
живым истоком
и где иначе
пели люди,
где буквы X и М
сходились в битве
и Б искало путь не зла…
Так слепяще белый ворон
оказывал свой белый норов.
Пока мяукали здесь кошки,
за хвост поймать его хотя,
и пять иль шесть ворон из стаи
покрасились скорее в белый цвет,
чтобы тем самым взять приоритет,
он дул в травинку, намекая,
что за семь бед один ответ,
предчувствуя, что почва созревает.
Он поводил глазами,
не говоря, что никогда.
в понимая, что навеки,
И. плюнув косточкой от вишни,
и постигая грусть букашки
смотрел он очесами Вишну,
коробушкам отдав сухие крошки.
Весной он к северу тепло
Елене матовой приносит,
лицо напоминает, что светло
и снисхождения не просит.
Мир может хрустнуть вдруг не сгибе
и слово легко войной оскорбить,
решительно .он .равенство поставит – творить-любить,
Когда ему:
– На в лоб, болван! –
почтительнейше произносят.
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
Симметрия начала и конца,
как будто неоконченность стихии,
и чтимый прочно за отца,
он попадает вдруг в витии.
А его уже на другом берегу
ожидают нетерпеливо
и лодка
направляется сюда.
Вот носом в берег ткнулась,
но пока
он сесть в нее забыл.
Он увлекается
внезапным взлетом в вверх,
паденьем вниз,
Воздух сечет крылом
и, опершись о воздух,
летит не юг,
где зиму зимовать,
как будто бы не замечая
явно, что поле
там
внизу
покрыто черным вороньем.
И у вишни
вытек глаз,
Но белый вором отряхнулся
арбуз разрезал астраханский
и о небо сразу устремил
свой глаз и птичий и тарханский.
Он замечал движенье там:
пониже птицы, выше тучи.
Он слово тайны прошептал
и зоем отозвались кручи.
И лебеде пала в ноги,
Лопух закрыл свой взор листом.
Тяжелые воспряли боги,
чтоб разом умереть потом.
И вишня цвет свой потеряла,
чтоб завязь дать,
и как дитя
листвой зеленою играла
и кожей нежною светя.
Перекрывая дикий зной
иссушающую жажду,
выдохнул как будто зой:
– Жа-жду! Жа-жду! Жа-жду!
На окраине разверстой ночи
светилась точка,
отдаляясь.
Чиркнул спичкой
и обжег пальцы.
Так слепяще-белый ворон
оказывал свой белый норов.
Из пункта Б к пункту X
шел человек,
не теряя из виду
пространство точки на часах
на опоздавших на столетье
горела вишня
черными очами
и выпь вопила
черными ночами
я сухих болотах новгородских.
Другие же за благо
посчитали
придти с обратной стороны.
Как нежной матери сыны,
которая их била больно,
они оказали, что довольно,
они ушли, остались сны.
Как мамонты вмерзают
в лед
и муха тонет в янтаре.
Полетом в космос называя
вращение
в пустом сосуде,
зачем ошиблись мы, не зная,
что в нас живут иные люди?
Зато
небесных пахари миров,
троянских не приняв даров,
внутри себя растили космос
и звездный наклонился колос.
Так оказывал свой норов белый ворон.
Закрыв глаза, он созерцал
внутри себя моря и страны
и книгу вечности листал –
она из камня и металла.
Каких-то крохотных примет
Ему хватало.
Другие же за благо
посчитали.
На веки их не сели звезды,
входили дважды
в ту же воду,
которая цвела
и тина мутная всплыла…
Меж тем шел по дороге
Гуль-мулла,
читал пески
и черноземы
сосны стремительную высь
единственный
и незнакомый,
не разумеющий: «Вернись!»
И слоем почвы плодородным…
–––––––
Примечание: Зой – эхо. Тархан – художник или мастер, см. поэму В. Хлебникова «Хаджи Тархан».

1985

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.