Э. Журавлева. Байконур; Аве Мария

Тамбовская жизнь. – 1989. – 15 ноября. – с. 3.

БАЙКОНУР

Здесь целинная степь
Напевает старинные были,
В накатившей грозе
Вдруг почудился топот копыт…
Но былое – вдали,
И уже добела запылили
Вековые ветра
Медный солнышко-щит.
Здесь, на стрежне веков,
Чутко спит
хитроумная штука.
Здесь, в опорах стальных,
Притаилась мечта до поры,
Но вот-вот ощутит
Боевую натянутость лука
И вонзится стрелою
В кровавое око зари.
Ахнет гулкая степь,
Заколышется синь горизонта.
Кто-то будет лететь
В бесконечности звездных дорог.
Кто-то скажет: устал…
И навеки останется кто-то
Там, в преддверьи мечты,
Не успев заглянуть за порог.
Кто-то выполнит долг,
Неизвестной достигнет планеты,
Испытает сполна
Одиночества холод и ночь,
И вернется сюда,
Чтоб от нежности тысячелетней
На шершавой траве,
На родимой земле изнемочь…
Кто-то дрогнет душой:
Сыт по горло!
Романтики хватит!
Одиссеев – долой!
Даром слов не мечи, трубадур!..
Кто-то встанет с колен:
Что ты знаешь о жизни, приятель?..
На планете людей
Нужен каждому свой Байконур.
Скептик скажет всерьез:
Байконур – просто точка отсчета.
Нет, друзья, это – жизнь,
Нескончаемой битвы модель:
Вновь и вновь ощущать
Всю крылатую радость полета
И вонзаться стрелой
В зоревую, высокую цель!

АВЕ МАРИЯ

Под мелодию «Аве Марии в концлагерях гитлеровцы сжигали людей.

Наш ад невелик, хотя и не мал.
Здесь все, как в аду настоящем.
Над входом палач, не шутя, написал:
Оставь, мол, надежду, входящий!

А все ж, без надежды не жив человек.
Надеемся мы, это точно:
Подлец – на врага, новички – на побег.
А мы – на могилу досрочно.

На сером плацу мы оставим глаза,
Упьемся картиной постылой.
И траурный дым закоптит небеса
Над братскою нашей могилой.

…Над лагерем жиденький брызнул рассвет,
Как жалкое пойло над миской…
Нас гонят на плац вот уж тысячу лет
Дорогой, как отдых, неблизкой.

Мы воздух кромсаем до боли в груди,
Привычно скрывая одышку.
Барак – позади… Вот и плац… позади…
Тут, разом почуяли, – крышка!
Но, что это?.. Будто ожившие сны

Вдруг звуки взошли неземные, –
Над лагерем смерти, над адом войны! –
Аве Мария…

– Шуберт, – какой-то старик прошептал.
Очи седые…
– Шуберт, – и всхлипнул… и закричал:
– Аве Мария!

Вскричишь, когда разум сжигает дотла
И сердце до донышка сушит!
А нежная песня, – чиста и светла, –
Все рвет потрясенные души.

И вот лагерфюрер, – палач, божедом! –
Подняв, словно поп, очи горе,
Конвойным махнул белоснежным платком
Туда, где дымил крематорий.

…Мы шли, как слепые, отчаясь прозреть.
А реквием плыл бесконечно…
Как будто и Шуберт отправлен был в печь
За то, что прекрасное – вечно!