Владимир Руделев. В лабиринте Времени

Тамбов, 2006. – 133 с.

В ЛАБИРИНТЕ ВРЕМЕНИ

Как странно быть живым,
когда тебя уж нет.
Как странно говорить,
когда ты нем и косен,
когда из узких щелей
бьётся синий свет,
а всех твоих друзей
уж разметала осень.
И ты летишь один,
последний жёлтый лист.
Ты в жутком ужасе
от страшных наблюдений:
мир остаётся жить,
крепыш и оптимист,
без цвета яблони
и запаха сирени.
Не выдохся твой мир!
Он и не это мог,
коль надо где-то было
сложностей убавить,
несётся конницей
по зеркалу дорог
его косматая
пылающая память.
Быть может, этот мир
от спячки воскресят
и выведут на свет
из камер ржавых буден.
Быть может, снова
будет яблоневый сад.
Какая радость в нём,
когда тебя не будет.
Как жуток, осень,
твой призывный свист!
Как гнусны, небо,
твои подлые ужимки.
Мир, догони меня!
Я твой опавший лист.
Прочти мои
багровые прожилки.

Октябрь, 1983 г.

СТИХОТВОРЕНИЯ 2005 ГОДА

ОТВЕТ
Денису Исаеву

«Творчество – Неба глубокий вдох…»
Д. Исаев

Кривых зеркал бесстыдный смех.
Угроз грохочущие бочки…
Январь растаял, словно снег,
а не написано – ни строчки.
И вновь дарует щедрый Бог
снегов безумное движенье –
как Renaessanсе,
как Возрожденье,
как Неба вдохновенный вдох
и жуткий выдох наважденья:
смешенье кипенных веков
с пространством, где дымы и яды,
и псевдоримской колоннады –
с полком богатырей-дубков.
Как псевдоко’миксы и фарсы
в свеченье золотых крестов.

И вздохи сумрачной Чумарсы…

Тамбов,
район комбината «Пигмент»,
2–3 февраля 2005 г.

ЖЕЛАНИЕ

«…Ещё я берегу
своё последнее дыханье
в свою последнюю строку».
Э. Ростан

Я читаю свои стихи –
Так теперь писать не посмею.
А вот так – не смогу.
И млею –
от следов буреломных стихий.

То как зна’менье, то как знамя.
Сколько лет от Тебя лечусь…
Сумасшедшее, как цунами, –
беспощаднейшее из чувств…

Я забыл, как Тебя зовут.
Я к Тебе не придумал рифму.
Пусть бы кровь обратили в лимфу!
Пусть бы страсть смели, как золу!

Пусть кричали б:
«Все люди – братья»,
забывая Её – Сестру!..

Я хочу умереть в объятьях.
Я, наверное, так и умру!

6-8 февраля 2005 г.

ДЕНЬ НАУКИ

«…И если я прошел
по спискам неизвестных,
я не обижен:
ну, не довелось…»
Э. Ростан

Густо-приторно-синее Небо –
легендарного Рая неф…
Никогда я обиженным не был,
видя жизни наземной блеф.
Презирая постыдный покер,
где друг с друга сдирают штаны,
я был чистой Науки докер.
А она – не от сатаны!
Не касаясь блатного куса
и подачек зурабовских враг,
я был раб Святого Искусства,
потребитель Небесных Благ.
Пожимая коллегам руки
и врагам говоря: «Bonjour»,
я не праздную День Науки.
Я ей денно и нощно служу.

8 февраля 2005 г.

СЧАСТЛИВЫЙ ГОД

Привычное круженье буден.
Жизнь – то спокойна, то лиха.
Весёлую надежду будит
крутое пенье Петуха.
Отметив зо’рю на балконе,
стучится клювиком в окно.
На бал пока не ходят кони,
но Петька балует давно.
Дверь открываю спозаранку –
Петух ступает на ковёр,
зовёт красавицу Белянку:
он здесь хозяин, а не вор.
Меня не уважая шибко,
вконец лишил законных прав;
испачкав новую машинку,
сидит, осанистый, как граф.

Соседи, с чуткими ушами,
в пижамах и трусах одних,
вопят: «Короче! Видишь, псих,
как кочет твой нам спать мешает!
Зарежь его! Зажарь! Продай!»

…Тут я рассказ свой обрываю.
Соседям я устроил рай,
себя навек лишивши Рая…

*
Прошло с тех пор двенадцать лет.
А Счастья не было и нет.
Лежи – хиты и попсы слушай,
кляни рассветную зарю.
Но наступает Год Петуший –
По Жёлтому календарю…
Твердят, что он приносит Счастье:
мол, День Победы и тэ пэ.
И всё ж, таким он был не часто –
на счастье бесовой толпе.
Да, перестали грохать пушки.
Да, отменён отвратный культ.
Но от отлитых бесом пуль
погибли Гумилёв и Пушкин
в Петуший Год…
Бесовы дети
поэтов чтут лишь на словах.
А я, конечно, сделал мах,
прервав рассказ о славном Пете.

*
Предатель,
я в деревню к другу
на дизеле сопливом вёз
и Петю, и его подругу –
не пряча одолевших слёз.

Не чтя ни лозунги, ни флаги
преуспевающих слоёв,
мой друг создал куриный лагерь
с девизом: «Каждому – своё».
И сам он жил – почти как еху,
избрав нелёгкий сельский путь.

А через месяц вновь я ехал,
чтоб Петуха домой вернуть.
Опять соседи ошалели:
«Жить не могём без Петуха.
С ним раньше сами песни пели.
Теперь – не жизнь, блин, а труха!
В натуре! Признаём подлянку.
Такой не сделаешь – врагу!
Вези и Петьку, и Белянку.
Мы не останемся в долгу».

Мой друг ходил в штанах истёртых,
но власть и труд ценил всерьёз.
Он мне поднёс тяжёлый сверток.
Я понял, что он мне поднёс…
За что ж мне зори золотые
и синих звёзд витая сань?
Я уподобился Батыю,
который, блин, сгубил Рязань.

10-13 февраля 2005 г.

БАБА АНЯ

Молилась Богу баба Аня
у прародительских икон,
потом присела на диване…
Вдруг – Божий свет из трех окон:
то золотой,
то нежно-синий,
то изумрудный, как закат.
И в дивном блеске,
в яркой силе
открылся ей Ирейский Сад.
Старушка прилегла и – встала:
подумала, что умерла,
и в кухне на полу легла,
боясь испачкать покрывало.
«Сейчас поднимут обмывать –
здесь, на полу, им ближе к ванне».
Соседка заглянула к Анне –
спросить сольцы да поболтать.
Но удалилась в ту же пору:
подружки дома не нашла.
А баба Аня робко шла
по Золотому коридору…

В дом сын вошел.
С ним – родич дальний.
Дымился на столе обед.
А матери как будто нет –
ни в кухне,
ни в сенях,
ни в спальне…

Как купола, пылали стены.
Струился бирюзовый дождь.
Она очнулась постепенно,
переборов земную дрожь,
и оглянулась…
Сзади – тьма;
похитил Солнце грозный полоз.

Вдруг слышится красивый голос:
«Вперёд, вперёд, гляди, кума!
Там – только миг,
здесь – Вечный Век;
там – всё бессмысленно и лживо;
здесь – всё естественно и живо;
здесь Ангел – каждый человек.
Здесь мы живём без слёз и мук.
И – без болезни, без печали…»

«Но там один остался внук,
земными брошенный врачами.
И жизнь его не мёд, не манна:
он ад Чернобыльский прошёл…»

И снова обернулась Анна.
И добрый внук её нашёл.
Три дня ещё – как неживая.
Потом забылись Рая сны.

Всевышний дни нам продлевает,
когда кому-то мы нужны.

16 февраля 2005 г.

ОБЛАКА В КОНЦЕ ФЕВРАЛЯ

Не белые, не синие,
скорей – кобыльно-сивые,
отвратно-дымно-серые,
испорченно-консервные…
Ни щели нет, ни про’света.
На волю Солнце просится.
И это лишь гипербола,
ведь мальчика-то не было!
И ночь хрустально-звёздная –
искусство несерьёзное!
С безумными химерами…

Мир держится «спецмерами»,
аттилами, батыями,
хатынями-катынями,
бездумными реформами
и низменными порнами,
ракетами да пушками!
Без Моцарта!
Без Пушкина!
Без Бога!..
Нет, не верится.
Земля пока что вертится.
И хлеб пока что ро’дится.
И плачет Богородица.

27-28 февраля 2005 г.

НАЧАЛО МАРТА

И в Небе началось Движенье.
И балерины-облака
в Сен-Сансовом изнеможенье
танцуют.
Нет, не гапака!
Не жёлт их танец, не оранжев.
Воскрес классический балет,
который слушали мы раньше,
и не был на Театр запрет.

Хоть пустовали магазины
и междометья рвали слух.
Но потребительской корзиной
не измерялся Русский дух.
И унизительной авоськой
не сокрушался Храм Надежд.
Что ж нынче шавкой или моськой
вещает худший из невежд?

Но схоластических концептов
уже известен крайний срок.
Мы ждём космических концертов.
Нам дни продлит Всевышний Бог.

1-3 марта 2005 г.

ШИРОКАЯ МАСЛЕНИЦА

«Куда ты полупьяная бредёшь
По бездорожью в снурь и непогоду –
Россия…»
Ольга Журавлева

Отпраздновали древний праздник звонко,
блеснув обильем масляных литавр.
И вдруг представилось: моя Сторонка
не из честей и вечностей слита’ –
давно уж не бела’ и не свята’.

Тревожимые памятью Катыни,
мы тоже перестали быть святыми:
нас слишком одолела суета –
забота о величии и славе…
Как грубый камень в золотой оправе…
«О Одиночество! О Нищета!»

О ложь язычества, что прилепилась –
постыдней, чем бессвязный атеизм!
За что ж не иссякает Божья милость
и не кончается земная жизнь?
А ведь вещает паучок-министр,
что стали мы на свете всех дешевле,
сто ходарковских волоча на шее
и падая пред лживой силой ниц.
Свершив десяток славных революций,
за порцию едва съедобных пицц –
не устаём в поклонах гнусных гнуться…

А если вин не будет молдаванских?
О! их легко заменят пузырьки
с настойками на мерзких мушках шпанских,
рухнут магазины и ларьки.
И вздрогнут их хозяева-хорьки,
привыкнув нас поить палёной водкой,
чтоб поскорей изгиб народ наш кроткий,
вновь испросивший каменной руки
или иной, надменно-медной длани,
непопулярной возжелавшей дани,
забыв про князя Игоря грешки…

14 марта 2005 г.

СОРКИ

Кривых событий колючая тернь.
Хозяева Мира
злобствуют,
дразнятся…
Молюсь Богородице в этот день:
когда-то он был святым Её празднеством.
Испросила Матерь у Сына-Христа
покорным людям глоток свободы,
и русским жёнам
в разгар Поста
дозволялось со’рки водить –
«корогоды».
Потом – иное:
в мозгах поворот.
Как говорится, другая ария!
На со’рок сроко’в сломали народ
тупые слуги безумного Ария.
Темны и преступны эти срока’ –
порожденье бреда кобылье-козьего.
Однако и я молюсь сорока’
мученикам с Севастийского озера,
покорный заветам святых отцов,
не поддаваясь соблазнам лисьим.
Не виноваты в конце концов
ребята, погубленные упёртым Лисием…
Но такая же постыдная стынь
иль не бывала где-нибудь кроме?
Считаю равными севастийским святым
новобранцев на Магаданском аэродроме.
И – жертв в чеченское рабство угонов.
И – всех погубленных в бездарной войне

Святой обезглавленный Женя Родионов,
моли Бога о мне!

22 марта 2005 г.

КОНЕЦ МАРТА

Сугробы…
Холода…
На сердце жутко –
от солнечных изношенных рессор.
А небо – чистое, как проститутка,
фатою ловко скрывшая позор.

Тепла от этой дамы не увидишь.
А вдруг – не так!
А вдруг – переборщит.
И солнце, говорящее на идиш,
запас энергий выплеснет на щит…

И испарится вся земная влага.
И выгорит несчастная тайга.
И на полотнище святого флага
увидишь облик страшного врага.

Остерегись!
Не стань его вассалом.
Молись – и будешь Господом храним.
Так предсказал святой Иероним
в последний миг прощанья с Санаксаром.

24 марта 2005 г.

ПОЭТ

«…Когда она {храни её, Всевышний!)
Июльским утром, собирая вишни,
Смеялась и светилась сквозь листву».
А. Ханьжов

Любовь, вино и никотин…
Что было не воспето?
Но это – грустный негатив
блестящего поэта.

Ждала недобрая судьба:
тюрьма, болезнь, запои.
Но высшей степени борьба
была с самим собою.

Успех и звал и торопил.
И женщина ласкала.
Но он бездумно жизнь лепил
с безумного Паскаля.

И всей душою презирал
эпохи лживой пафос.
Творил в душе его аврал
губящий цвет и запах.

Пусть испытал и спад, и слом,
обобранный до нитки.
Но живы вдохновенных слов
серебряные слитки.

В смятенье ливней, гроз и слёз
сияла Божья Милость.
И Женщина сквозь гроздья грёз
смеялась и светилась.

27 марта 2005 г.

НАЧАЛО АПРЕЛЯ

Проснулся.
Посмотрел в окно:
чернявых льдин косые горки –
как хлеба плесенные корки.
Пора б их выбросить давно!
Но знаю: это страшный грех –
бросаться драгоценным хлебом.
Не дай Бог, завтра скажешь:
«Мне бы
хоть корочку былых утех!
Водицы б из зелёной лужи
да пару слов – ещё живьём!»
Будь счастлив в житии своём,
пока кому-нибудь да нужен.
Живи, не ощущая мук –
без нераденья и унынья.
И взмах своих усталых рук
ты завтра ощутишь – как крылья.
Без ядер атомных и жара
на них ты к Солнцу возлети.
Но только не теряй в пути
мальчишку верного – Икара!

31 марта – 1 апреля 2005 г.

СРАВНЕНИЯ

«…стихов изнанка –
в способе мышленья,
когда твой мозг съедает образ-рак».
Елена Луканкина

Попав в космическое решето,
смешаются в движенье
были-небыли –
как отрицанья отрицаний Гегеля.
Как Бебеля – не помню что!..

А женщины, что наши жизни трогали,
потом к другим от нас бежали вскачь, –
несуществующие души Гоголя.
И Бабеля предсмертный плач…

Мой друг, тебя сравню
(легко ли, грубо ли)
за то, что ты мне делаешь сейчас,
с холодным демоном больного Врубеля
И… Врунгелем,
солгавшим –
и не раз!

2 апреля 2005 г

СВЕРГНУТЫЕ ПРЕЗИДЕНТЫ

Как кегли, сбитые в момент,
владыки,
вы – смешны и бледны.
Один лишь Сальвадор Альенде
был настоящий Президент.
Не ведая своей судьбы,
вы думали, что Власть – игрушка,
и убежали от борьбы,
чуть где-то стукнула хлопушка.
Нагрев бессовестные руки,
поставив жадности рекорд,
теперь вы тянетесь к Науке.
Вы думаете, там легко?
Одни картиночки и сласти?
Дни тихой радостью пестры?
Наука тяжелее Власти –
там униженья и костры!
Там Время – скомканная вата.
И трюмного Пространства – бзик.
И подлый ужас плагиата.
И вора пакостный язык.
А Счастье – не златое руно.

Не в Рай уходят корабли.
Вы помните Джордано Бруно?
Вы прах Вавилова нашли?
Зачем нужны вам наши страсти?
Мы – не владыки, мы – рабы!
Бегите дальше от напасти,
от Галилеевой судьбы.

5 апреля 2005 г.

СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

Мельтешат, не радуя, не грея,
Дни,
похожие на злые сны…
Грустные события Апреля.
Жалкое подобие Весны.
Пыльное,
неправдашнее Небо…
Во дворах – навек уснувший
лёд.
Полный чёрной радости и гнева,
Ангел Смерти бьёт из лука в лёт.
Необъятье Полынковских вотчин –
словно в Лету влившийся Арал.
Смерти я теперь боюсь не очень,
представляя завтрашний аврал,
видя в Ад мощеную дорогу,
по которой узников ведут…

А владыки топчут нас и жмут.
И никак опомниться не могут.

17 апреля 2005 г.

ТРЕГУЛЯЙ

Река
в объятьях крепких берегов –
полна,
как соблазнённая девица,
готовая без страха разродиться,
разлиться в блеклой зелени лугов.
А жениха давно и след простыл:
лежит в лесу иль тает на ухабе.
Всю жизнь держался русский мир –
на Бабе.
А русский Дух, как светлый Монастырь,
вздымался Ангелом над дымным лесом,
бесстыдным совратителем и бесом,
готовым обратить в пустырь.
Замкнулся Времени горячий круг.
Я выхожу из застаревшей комы
и радуюсь,
увидев, как мой внук
целует краешек святой иконы
и ставит затеплённую свечу,
над образом душою детской плача.
Он — всё в моей душе и жизни значит.
И я другого счастья – не хочу!

17-18 апреля 2005 г.

ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ВЕРБНОГО ВОСКРЕСЕНЬЯ

Преобразились Небеса
за полмгновенья до потёмок.
И золото, и бирюза –
как декорации для съёмок.
Зубцы черно-лиловых стен.
Над Храмом –
огненные стяги.
Движенье многолюдных стогн.
Солдаты.
Мытари.
И – маги.
Уходит в Прошлое –
раздор.
Так близко Солнечное Царство.
И – вновь
предательств грязный сор.
И власти тёмное коварство!
Наутро встанем,
потрясём
пучками чуть проросшей вербы.
Узнали б рай небесных сёл,
коль были б и светлы и верны.
Не тает в душах чёрный лёд.
Ни покаянья,
ни смиренья!
А Он –
надеется и ждёт.
И остаётся – полмгновенья!

23-24 апреля 2005 г.

В АВТОБУСЕ

Наверное, мой час ещё не пробил:
гляжу на женщину,
что впереди;
и душу всколыхнул, разбередил
её фарфорово-небесный профиль…

Минует всё.
Лица поблекнет цвет.
И рук.
И шеи.
Всё погасит Осень.
Пока же глаз её – небесных окон…
Я их не вижу!
Их как будто нет!

Она стоит недвижно, словно кукла.
Я, выходя, в лицо её взглянул –
и наступило отрезвленья утро,
мечты и вдохновенья блеклый нуль,
разгадка Гофмановой хитрой тайны,
в которую доселе я не вник.

Что ж ты отвёл лукавый взгляд,
старик?
Нет глаз!
Нет губ!
Одни лишь очертанья.
Неоновой дуги безликий ТАЛВИС!..
Рисуй уста и брови подводи!

Не будет больше женщин впереди.
А те, что были,
вдалеке остались.

27 апреля 2005 г.

ЧИСТЫЙ ЧЕТВЕРГ

Темно.
Беззвёздно.
Жду на остановке.
Вдали чуть слышно бьют колокола.
Плывут огни – как божии коровки.
И в небе
два малиновых крыла
внезапно вспыхнули и угасают –
на противоположной стороне.
А мимо старый друг спешит
на summit.
Где ж гордецу кивнуть хотя бы мне!

Давно всё в прошлом:
и Любовь, и Дружба.
И вся страна осталась в дураках.
Теперь мне перейти дорогу нужно:
там Божий Ангел держит Свет в руках.
Он так давно, напротив стоя, держит
Божественного Света яркий Крин.
Он, как и я, наверное, один
и смотрит на меня в надежде.
Я для него – как Деймос или Фобос,
а он – не одарённый Холлом Марс…

Но в жёлтой маске клоунских гримас
мне двери растворил автобус.

28 апреля 2005 г.

МОЛОДОЙ МЕСЯЦ

Чтоб не пришлось однажды мне
играть бездушную пиранью,
он взвился золотой спиралью
на бирюзовом полотне.

Как на ковре, что принесли нам в детстве
в дни запретной Пасхи
пугливые эльгреки-босхи –
касимовские красили.

Ковёр — шершавый, словно хлеб…
И месяц юный золотился…
Тогда я в первый раз родился,
отжив свои двенадцать лет.

Теперь, в бессмертие не метясь,
я столько лет уже прошёл!
И вновь –
мечты зелёный шёлк
и золотистый юный месяц.

10-16 мая 2005 г.

КОТ И ПОПУГАИ

Белья-воспоминаний – ворох.
И мёртвая Река во рву.
Мне кажется: я видел этот Город –
и даже не во сне, а наяву.
Шершавая мелодия бетона.
Туман, у ног юлящий, словно пёс.
И контуры Моста…
Иль Трона?
Я взгляды – тень угасших звёзд.

И я спросил:
«Какое расстоянье
от Аэровокзала до Моста?»
И мне ответили:
«Одна верста…
Дойдёте?
С кем у вас свиданье?»

Свиданья мне не назначал никто!
А впрочем, помню:
в Красноярске
я по мосту ступал по-царски –
без шляпы и кашне,
в одном пальто.
В руках –
серебряная ветвь жасмина.
И солнце резало глаза.
Я прошагал чуть больше половины.
Вдруг чёрный снег.
И ветер.
И гроза.
И Енисей вздымает волны-крылья,
как будто кралю у него я скрал…

«Отеля имя вы не скрыли?» –
«Да нет! Его я даже и не знал!»
А может, знал?
Мешают вспомнить гири,
предательски стучащие в виски.
Дают проводника.
Зовут – Вергилий.
С ним цели отдалённые близки –
как куры светлые Тмутаракани,
как коммунизма рубежи.
С проводником учились мы
в Рязани.
ведь это Женька впереди бежит. Живой.
Красивый!
Тридцатитрехлетний.
Как чистый Гаршин.
Или…
Нет, молчу.
Назвать второе имя не хочу,
ломая памяти хрустальной ветви.

«Я рад, мой друг, что ты – живой
и покоряешь иртыши и нилы.
Скажи:
я встречусь здесь с Людмилой,
что обещала быть моей женой?»

Я слышу,
как мой друг смеётся.
А зубы – белые, как молоко.
«Людмила, cher ami, легко
с любимыми не расстаётся».

Я понял: друг мой шутит гадко,
как им изобретённый Кот.
«Скажи, жива ль моя прабабка.
Ей, кажется, двухсотый год!» –
«Жива.
Но скверно мы играем:
На всё вперёд готов ответ!»
И — обернулся Попугаем.
И не летел ему я вслед.

31 мая – 1 июня 2005 г.

ЛЕТО

Обласканный дождём асфальт.
И розочки у придорожья –
как огненные пташки Божьи…
И – Ангельский атласный альт.

И больше – ничего!
Ни звука.
Ни скрежета проворных «лад».
Ни омерзительных рулад.
Ни каблуков копытных стука.

Всё чётко.
Тихо.
И – легко
от ослепительного света…
В зелёном шёлковом трико
танцует радостное Лето.

Жасминных кипенных волос
благоухающие струи…
И облаков бегущих струги
ни тру’сов не сулят, ни гроз.

Всё устоялось – как навечно.
Но не спокойно на душе.
И Солнце тянется уже
к Дороге Призрачной и Млечной…

14 июня 2005 г.

СОН О СИРЕНИ

Заката не было серей
и рифмы – партизанки пленной.
А ночью снилась мне Сирень –
благоухающей Вселенной,
блистающей, как Млечный Путь,
святой, как Дариево царство…
На миг распахивая грудь,
на век разбрызгивала дар свой…
Кто подсказал мой тайный fac-s
и вязь неизлечимой шизи?
Звучал Рахманинов,
и Бакст
лепил свои соцветья жизни.
И. неразрезанный конверт
с собранием безумных планов,
летал от комнат до комет
неиссякаемый Харланов.
А где онежский пенный гнев
и ильменские «буки – вели»,
она, как огненный распев,
звучала в потаённой келье…

Листаю дней минувших жуть,
ищу созвучий у свирели.
И что ж!
Нигде не нахожу упоминаний о Сирени.
И был ли этот дивный миг?
И был ли я хоть каплю счастлив?
Быть может,
так весь Божий Мир
растает в дымке в одночасье,
как облачко в моем окне,
нелепо сбившееся с курса,
и будет видеться во сне
этапом Юрского искусства.

25 июня 2005

22 ИЮНЯ

Памяти Георгия Николаевича Чернышёва

Теперь все подвиги воспеты,
блистают звезды и кресты.
И я хочу, чтоб День Победы
очистился от черноты.
Молюсь, чтобы почтили пленных,
погубленных на Колыме,
и чтобы звон бокалов пенных
витал в бараке и тюрьме –
там, где несломленных героев
ломали урки и менты.
Одни ль железные фронты
Победу добывали кровью!
Молюсь за тех, чьи имена
не внесены в реестры павших –
за братьев, без вести пропавших.
На них не тратилась Страна,
топя в болоте медальоны
и экономя миллионы
на бедных вдовах, чья вина
была уж вовсе иллюзорна…

Всё, что постыдно и позорно,
представят Миру Времена.
И лет на ожиданье хватит.
И виноватые заплатят
за чёрные дела
сполна.

Тамбов, июнь 2005 г.

ПАМЯТИ ПОЭТА

«…И над худою пугливой старушкой,
в мусоре
шарящей корочку хлеба,
плакало небо».
Юрий Белов

Нет, это был не плач!
Не плач!
Оно, рыдая, молнии бросало
И, как безжалостный палач,
накинуло на окна саван,
чтоб я всю жизнь казнил себя за то,
что, не услышав скорбного привета,
не встал с постели, не надел пальто,
чтоб проводить покойного Поэта,
и не нашел занятия иного,
как сесть за стол и перечесть
стихи и сказки дивного Белова,
талантом оказавшего нам честь.

30 июня 2005 г.

БЕРЕЗА

С красавцем-ветром сделав тур,
в желто-зеленой бумазее,
она застыла, как в музее
изящных восковых фигур.
Но – скрип военных портупей,
и вновь заколыхались ветки.
Её подружки-однолетки –
чуть ниже ростом и глупей;
и ни чернил, и ни белил,
пустые песенки детсада…
Зачем моей соседке надо
тянуться из последних сил,
блистать, как на приёме в МИДе,
где каждый смокинг – туз и перл?
Наверное, чтоб я успел
её созревшею увидеть
и, насладившись красотой,
уже поблекшею немного,
осмыслил путь недолгий свой
и в небесах увидел Бога.

MALVA

Калашница, просвирня, бабья рожа –
каких названий ей народ не даст –
блеснёт средь лопухов у придорожья
огнём цыганских оголтелых глаз.
ИI притворится ласковою розой,
обворожит небесным голоском.
Не вынеся обиды и угрозы,
потом, как вор, попятишься ползком.
Жизнь проживёшь, до сердца обожженный,
а счастья не увидишь днём с огнём.

Таких нам выбирать не надо в жёны.
О Господи! Таких лишь и берём.

4 июля 2005 г.

УСПОКОЕНИЕ – В КОНЦЕ…

Как к Счастью тягостный прицеп,
день сплыл до ужаса нелепо.
Чтоб успокоиться – в конце,
я вышел посмотреть на Небо.
Триада низменных тирад
прилипла к памяти, как пакля…
А Небо,
как Большой Театр,
открылось праздничным спектаклем.
Созвучий огненных букет,
до удивленья сердцу близкий…
Но не Чайковский,
не Стравинский –
звучал неслыханный балет.
И, сбрасывая пелерины,
каноны хрупкие кроша,
малиновые балерины
выкидывали entrechat.
И вырывались в pas de deux
неутомимые солисты.
А у кулис лепили висты
широкополые бордо…

*
Глядел со мною в вышину
сосед мой, отставной полковник.
Он усадил на тёплый коврик
мир покидавшую жену.
Её соборовали днём,
а к вечеру вдруг стало лучше.
Но не мелькнул надежды лучик
ни в бедной женщине, ни в нём.
Жизнь завершалась – так нелепо.
Она сидела на крыльце
и с жадностью глядела в Небо,
чтоб успокоиться –
в конце.

4-7 июля 2005 г.

РЯБИНА

Пропеллера пылающие лопасти.
Иль волчьих гнёзд губители-флажки.
Иль тряпицы перед бездонной пропастью,
ловящей душ запутанных лишки…

А может – грива гневного Везувия?
А может – взрыва ядерного шарф?
Она обережёт нас от Безумия,
когда решимся на последний шаг.

Что этот шаг?
Гордыни древней мания?
Иль перед Временем согбенным
страх?
Или от Краха в десяти верстах
наш Крестный ход
благого Покаяния?

17 июля 2005 г.

ОДИН ИЗ ТРЁХ
Памяти Н. А. Окатова

Не проберётся ни в какой проём
их душ несовместимых сочетанье
И все-таки я видел их – втроём
ни одного ещё не зная тайны…

Их породил любимый нами Строй.
Не Бог, а он за каждого в ответе.
Но Первого не выносил Второй.
Второго грустно ненавидел Третий

Был должен Первый рваться в бой
на танке,
он знал секреты яростных машин.
Но он пронюхал и другие тайны,
и этот нюх его судьбу решил.
Скрывали затемнённые очки
души его безжалостную темень.
И он не думал рассчитаться с теми,
на ком нажил медальки и значки…

Второй носил открыто ордена,
хотя давно известно было свойство
его высокомерного геройства,
что так ценила строгая Страна.
Мы до сих пор своей Победе рады
и не считаем жертв жутчайших.
Но –
никто не слышал про заградотряды
в Тарутино или Бородино.
Их не было на Куликовом Поле
и на Чудском кроваво-красном льду.
Я Сталинской жестокосердной воле
до смерти оправданья не найду.

А Третий звуки лил подобно горну,
в глазах светилась чистая звезда.
Он бой любил,
оружие.
И форму!
Он знал, что не погибнет никогда.
Но в этот день, помимо красных рубрик,
зияла смерти черная строка.
И в госпиталь два щуплых паренька
внесли его обугленный обрубок.
«Ну, с этим – всё, – сказал спокойно врач.
Несите тех, в ком жизни хоть полкапли!»
«По мне, – сказал герой, – не нужен плач,
и жизнь во мне пока что – как в Геракле!»

И он остался – чистый антипод
Тому, кто мерзкой мертвечины символ.
Так порешил, наверное, Господь,
Чтоб жизнь нам не была невыносима.

19 июля 2005 г.

У ХРАМА В ЧЕСТЬ КАЗАНСКОЙ ИКОНЫ БОГОМАТЕРИ МАРИИ

Говорят, что здесь расстреляны повстанцы –
в том вулканном, огнедышащем году,
и ребята невозросшие и старцы,
у Небесной у Царицы на виду.

Говорят, что проступают капли крови
сквозь извёстку, где сияли образа.
Но Марию-Деву в золотой короне
с той поры никто не видывал в глаза.

Только ночью над златыми куполами,
говорят, хоть голос глух и не велик…
Говорят, что возникает, словно пламя,
Её Ангельский, Святой, Небесный Лик.

Говорят, что ЕС слёзы стали явью
на открыточках – подобии икон,
и уста Её зовут нас к Покаянью,
до которого пока что далеко…

К Покаянью не идут в былой одёжке,
не залив слезами дней постыдных сушь.
Тут простым ремонтом стен не обойдёшься,
тут потребуется возрожденье душ.

Только как их восстановишь – эти души,
если Век тупым бесчувствием залит.
Продолжается распространенье суши
превращенных в междометия молитв!

21 июля 2005 г.

ДЕРЕВЬЯ И ОБЛАКА

Свидетельствуют очевидцы кави
о том, что в окончании Мечты
становятся деревья облаками,
божественные обретя черты.
И, пролетая сквозь холмы Трояньи,
незримое с Земли житьё-бытьё,
они замедлить Время в состоянье,
чтобы осмыслить Прошлое своё.

Вплывают на закатные поля,
как на полотна неземного Гойи,
и пыльные скитальцы-тополя,
и царственно-великие секвойи,
и шумные бесчисленные ильмы –
сокровища еще не вскрытых недр,
и населяющий лишь сны и фильмы
однажды виденный мной
древний Кедр.

О этот сон!
О Базилевс на троне –
в смятении метельной кутерьмы,
невдалеке от занесённой Томи,
где, занесённые, стояли мы.
С тобой вдвоём.
Похожи на деревья.
Готовы превратиться в облака.
Теперь – далёкие до удивленья.
Надолго разлучённые пока…

25 июля 2005 г.

О ПОМИНКАХ
«САМОДЕЯТЕЛЬНОГО ПОЭТА»
ЮРИЯ БЕЛОВА
В ОДНОМ ИЗ
ЛИТЕРАТУРНЫХ САЛОНОВ
ГОРОДА ТАМБОВА

Не я придумал этот гнусный термин,
но слышал, что носатый, словно слон,
стоял один из избранных на стреме,
чтоб недостойных не пускать в салон.
Куда же нам – без гербовых патентов!
Под окнами придётся постоять.
Лишь дюжина проверенных «поэтов»
сидела человек так в двадцать пять.

И прозвучало среди снежных барсов,
что друг их приглашён в Небесный Полк.
Двенадцать «самодеятельных» бардов,
среди которых Лермонтов и Блок
великий Пушкин и святой Харланов
поставило Печать на Приговор.
А вы, друзья, не стройте дерзких планов:
вам недоступен наш Блаженный Хор.
Унизив кличкой доблестного брата
вы зачеркнули свой Небесный Путь
И нет средь вас возвышенного барда
И языки связала тягость пут.

4 августа 2005 г.

ОЖИДАНИЕ ПЕРЕМЕН

Я помню, как влепило сгоряча
моё недальновидное начальство
мне, перепуганному, строгача –
за то, что тайно в храме я венчался.

Я даже чуть не сгиб ни за полушку,
когда один ретивый ортодокс
меня пытался затолкнуть в психушку,
чтоб там я умственно возрос.

Меня прельщала Светлая Дорога,
но я никак не мог понять,
как можно так безбожно врать,
что в Небесах – ни ангелов, ни Бога.

Теперь не так всё видится остро’,
воспрянули обители и храмы,
и крестятся и молятся упрямо
вчерашние радетели костров.

Нет, нет! Я не считаю их врагами,
обиды-страхи позади давно.
Но отчего бывает в Светлом Храме
мне иногда и грустно и темно?

И в голову приходит мысль о всяком
(бывает и обижусь горячо),
когда на помазанье иподьякон
мне, старику, вдруг вывернет плечо.

Конечно, нужно лучше жить и проще:
все грешны мы, и всех нас кара ждёт.
Но для чего заводят Крестный Ход
с иконою
на Ленинскую площадь?
Чем заслужил гранитный gentlemen
себе божественное поклоненье?
Молюсь и ожидаю каждый день я
в любимом граде добрых перемен.

17 августа 2005 г.

НОВЫЙ ОРЛЕАН

Пока еще и грабим, и кейфуем,
в пророчествах ища дурном обман,
но Божьей карой смерчи и тайфуны
Мир обращают в Новый Орлеан.
И уж не воплей джазовых курти’на,
не сладкие соблазны славных дам –
ломает беспощадная Катрипа
бетонные бока брудастых дамб:
«Такие вот мы доблестные курим,
подарок дивный каждому готов!»
И плавают по городу акулы.
Дождёмся крокодилов и китов!
И души изломает мерзкий фатум:
глянь – каждый мародёр вооружен.
Трещат замки разбитых банкоматов.
Вес’ чаще крики тонущих княжон.
Шныряют с крыш несчастных «персиянок»
отвратные губи Iели Добра.
И растворяются в проклятьях пьяных
слова посланий Павла и Петра.
Но –
страждущий народ винить не надо,
хотя, конечно, часть его вины –
в бомбёжках православного Белграда
и в косовских разгулах сатаны,
когда Нерон воскресший, сбросив маску
банальных лозунгов и помп,
слал сербам поздравления на Пасху
кромешным адом раскаленных бомб
Иго молили Патриарх и Папа,
но беспощаден дьявола оплот.
Пес ждали повторения Потопа,
но не ютов ещё был Ноев Плот.

И вновь цунами жуткий виц и вой.
За что теперь?
С какой, скажите, стати!
Кого спасет наш прародитель Ной,
и будет ли кого-нибудь спасать он?

1-7 сентября 2005 г.

ПРОЩАНИЕ С ВОЛГОЙ

Шальная улица гремит, как мукомолка.
И имя чёрное дано ей не спроста
Но вдруг пахнула ветерком прохладным Волга.
Иду от Бабушкина Взвоза до Моста.

Красуется, как богатырская кольчуга,
вдали серебряная рыбья чешуя…
И близких вод – сапфирно-каменноечудо.
И в небесах – замысловатая шлея.
Л по Мосту летят, как божий коровки,
стальные вспышки легковых автомашин…
Свиданье с Волгой не покажется коротким,
ведь мы с тобой сегодня, сударь, не спешим.

Куда теперь спешить!
А помнится – спешили
в трагическом, Змеёй о «каченном году.
И ехали семьёй на грузовой машине
прошлой ночью народившемуся льду.

До нас проехала всего одна подвода –
и то возница смелый думал, что конец…
В шинели летней впереди шагал отец –
судьба давала жить ему ещё полгода.

А мне судьбою был пожалован триумф
и – щедрый Пир от чуд симбирских до Самары.
Как я спешил!
Мне дерзкой славы было мало,
и, словно лёд, ломал рутину гордый ум.

Жизнь не щадя в свой век
Застоя и Мороза,
в Любви, как ни хотел, счастливым я не стал…
Едва лишь отошел от Бабушкина Взвоза –
и так недалеко осталось до Моста.

Саратов, 28-29 сентября 2005 г.

ОКТЯБРЬСКИЕ ИЛЛЮЗИИ

«Октябрь, я люблю твою музыку,
Твой белый, неласковый свет.
В нем все уходящее узнано,
Угадано то, чего нет».
Мария Знобищева

Пространство сада – как грудная клетка
в приснившейся пока еще крови.
Как долго тянется подобье Лета –
нелепый отблеск Жизни и Любви.
О это суматошное подобье
абстрактного Обилья и Добра!
И голос отдаленного Потопа.
И страх страну объявшего Костра.

Как странно, что под падшею Звездою
всё кажется ещё, что жив и юн.
Обвил берёзу краснолистый вьюн,
на миг её представив молодою.

15 октября 2005 г.

ИВЕРСКАЯ – ОСЕНЬЮ

Края небес – и золото, и роза.
Смешались в цвете Запад и Восток.
Осенняя, нерадостная проза,
тебя согреет Праздника Восторг!

«И празднуйте!
Куда же вы спешите –
в глухое подземелье гордых душ?
Ещё наступит время льдов и стуж –
кострами обожженных общежитий.
Откроется зловещей Бездны люк,
и вылезут чудовищные твари –
по легиону каждой, не по паре.
И не спасёт от них ни меч, ни лук,
ни стингеров надёжные запасы
и ни радара огневидный глаз.
Потом узнаете: не каждый раз
трагедии заканчивают фарсы…»

Я вижу в Небе Золотой Венец,
Святого Духа розовые знаки…
И на груди Её – Святой Юнец.
И ангелы – как огненные маки.
Куда бежим мы от таких наград!

Иль. может, этого еще не видим?
А Дева Богородица – в обиде.
И шлёт Святой Илья нам смерч и град.
И тучи, словно вымершие ети,
готовы подарить последний мор…

Но –
вновь Её священный Омофор
спасает нас от неминучей смерти.

26 октября — 2 ноября 2005 г.

ПРОДАЖА ДЕРЕВЕНСКОГО ДОМА

Дом деревенский продан за бесценок.
И это ещё было хорошо!
Но Домовой, обиженный бесёнок,
до самой станции за мною шёл.
Лохмач грозил мне участью Содома,
он плакал, словно жарился в аду.
С высокой груши в брошенном саду
махал мне шапкой грустный Бес Садовый.
С ним у меня завидный был контакт:
он с вором в бой вступал без проволочек.
И всё ж капусту скрали – это факт!
Оставили б на грядке хоть вилочек.
Но был ограблен – огород, не сад!
Там жил растяпа Огородный Teufel;
при нём весною вырыли картофель,
посаженный всего два дня назад
Давно б пора за оборону взяться –
купить качаш и выбросить stylo.
Но я устал от сельского хозяйства
Меня к наукам и стихам несло
Я относился к Жизни – несерьёзно.
И даже Смерть была бы нипочём.

Со мною в город ехал Бес Колхозный,
на весь вагон воняя первачом.

9-11 ноября 2005 г.

ПТИЧИЙ ГРИПП

Кончается Петуший год,
даруя Миру грипп петуший.
И над кострами хоровод
ведут святые птичьи души.
Благоухают на сто вёрст
волшебные люля-кебабы.
От продразвёрстки плачут бабы,
предвидя голод и погост.
Новорожденный Ku-Klux-Klan
дворы обшаривает, руша.
Не страшно:
для гриппозных стран
запасены лодыжки Буша!

Зажгутся звёзд холодных бусы,
и месяца заблещет сталь.
Домашние кормильцы-гуси
примкнут к трианглям диких стай.
Но на земле и в небесах –
одни и те же группы риска:
стоят с берданками в руках
бесстрашные сыны Юриста.

На днях, почуяв, что не сладко
ей будет на моём дворе,
ушла красавица Хохлатка
в лесок на утренней заре.

Вчерашним вечером вернулась,
в лукошке лыковом снеслась,
но к зёрнышкам не прикоснулась
и в руки – тоже не далась!

За ней, моля о примиренье,
я утром тёмным лесом шёл,
пока случайно не нашёл
проход в Седьмое Измеренье.
Измученный,
в снегу и в мыле,
я стражникам отвесил: «please».
И параллельные прямые
клешнёю раковой сплелись.
Смешались солнца и потёмки.
Зардели розы на снегу.
И всплыли стеллеровы тёлки.
И вскрикнул мамонт на лугу.
И, камнями обрезав палец,
неутомимый, как Сизиф,
влез на скалу неандерталец,
любимую изобразив.
Запели Лемешев и Шпиллер.
И – Пугачеву принял зал.
Но Петушок на остром шпиле
Нас к осторожности призвал.

Танцуя с первою женой
иль со второй – в нелепом танце,
я ощутил свои пространства
и даже век печальный свой.
И стало радостно и сладко –
намного слаще, чем вчера.

И – подошла ко мне Хохлатка
сказав, что нам домой пора.

31 декабря 2005 г.

ИЗ ЗАБЫТЫХ АЛЬБОМОВ
И
ДНЕВНИКОВ

КАМСКАЯ ВОДА

Листая листы Пространств
и двигая Времени линзы
невольно окажешься враз
в начале тревожной Жизни.

И вот ты, юный Гвидон
из страшной Бояновой сказки,
тащишь по снегу бидон, уставленный на салазки.

В проруби скользкой вода –
слаще ситра и какао.
Дарует уснувшая Кама
Счастье своё – навсегда.

Смотри – его не расплескай,
поднимаясь на белую гору.
Спутницей краткого Горя
будет долгая Радость пускай!

Дальнего леса синь.
Дым еле видной заимки.
В знаки неясные вникни,
Жуткого Времени сын!

9-13 сентября 2005 г.
(по детским впечатлениям 1942 г.)

ДЕРЕВЕНСКОЕ ДЕТСТВО

Лишаи’ да короста –
не проходят никак…
Увидал у колодца
Трех нездешних собак.
Не торопятся скрыться,
слыша ведерный бас.
Воду пьют из корытца,
словно брагу иль квас.
Бросил банки осколки…
Старый – зубы в оскал.
Понял я: это волки,
и решил, что пропал.
Огурцы в огороде
поливать был я лих…
А Волчица не сводит
глаз с болячек моих.
Будто знает, как быстро
снять и струпья и гной.
Сыплет добрые искры
Сын её молодой.
Мы нашли бы с ним скоро
сотню нужных нам дел.
И Хозяин матёрый
от воды обалдел.
Лёг у ног моих мирно,
потому что был сыт.
В другой раз бы,
настырный,
я изрядно был бит.
Иль искусан до крови.
Или съеден бы враз.
Хорошо, что и кроме
этих подлых проказ
есть на свете такое –
выше пуль и оков!
Провожал я с тоскою
милых сердцу волков.
И, отмывши без лени
ноги в волчьей воде,
получил исцеленье…
Ну – не вмиг.
Не везде.

Рязань, 1953 г.
(обработка 15 августа 2005 г.)

ВОСПОМИНАНЬЕ

«Жизнь теплится ещё…»
Э. Ростан

Я любил находить подковы –
знаки сладких словенских богов,
и меня заносило за кромы
унесённых пространств и веков.
У излучины окской грея
ноги в желто-песцовом песке,
я любил наблюдать, как Время
ищет тропку в топком леске
и стучит у меня в виске,
в тот же миг черной чайкой рея
над Окой — в иной стороне;
и, теряя синие стрелы,
оно словно дарует мне
то, о чём рассказать не смело…

Я любил созерцать разливы –
золотые подобья морей,
обходя холмы и обрывы,
в сладком звоне немых церквей;
и, мольбы забытые слыша,
славя блеск восставших крестов,
я себя становился выше,
был к великой Любви готов
и в неполных пятнадцать годов
видел в Вечной Вечности нишу…

Но меня находила мать;
мы с ней шли по крутому Валу –
в тёплый дом,
чтобы всё опять
было гак, как раньше бывало.

4 февраля 2005 г.

РОМАНТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА

Из альбома
Августы Туллий

Весеннею порою
шагал однажды я
росистою тропою
по роще вдоль ручья.
Я слушал птиц веселых,
кивал с улыбкой им.
Вдруг девушку увидел
с цветочком голубым.

Она рукой небрежной
срывала лепесток.
«Синьора, если можно,
отдайте мне цветок».
Она вздохнула грустно,
сказав: «Зачем он вам?
Есть тот, кого люблю я –
ему его отдам».

Я молча поклонился,
в мечтах ушел домой.
А ночью мне приснился
цветочек голубой.
Чуть утро наступило,
я в рощу шел опять,
чтоб девушку увидеть
и свой цветок отнять.

Ушло за горы солнце
и вечер наступил –
я девушки любимой
нигде не находил.
И вот, совсем убитый,
усталый и смешной,
нашел в траве забытый
Цветочек голубой.

Ушли за горы годы,
ддавно и рощи нет.
А ведь на той девчонке
сошелся клином свет
И потому я знаю:
на счастье иль беду
ее искать не брошу.
Любимую – найду.

Рязань, 1947 г.

РИСУНОК

Из альбома Ирины Луканиной

Словно в сказке-небылице –
три березки, три сестрицы.
Лапоточки да рубашки –
три сиротки, три близняшки.
Незлобивы и не гневны –
три царевны-королевны.

Ветер шутит, спать мешает –
у подружек нету шалей.
Ни перчаток, ни пальтишек
у покинутых детишек!

И стоит, печально глядя,
старый дуб, их добрый дядя.

Тульская область, 1951 г.

ВЕСЁЛКА
!!!

Травы душистой шёлк и лоск.
Берёз участливые лица.
И бронзовая медяница –
в копне раскинутых волос.
Всё это милые детали,
но счастья б не было без них,
как без горячих слов твоих
и поцелуев.
И так далее…

Ты одеваться не спешила,
лишь ящерку с волос сняла.
Как счастья дивного вершина,
на небе Радуга цвела.
На юбках праздничных из шёлка –
такой же шик цветной тесьмы.
Прозвали Радугу «Весёлкой»
в деревне, где гостили мы.

Нас осенил Цветастый Бог.
Мы верили заветным числам.
Но деревянным коромыслом
Он как-то обернуться смог.

Пришел – надменный «Водонос»
любивший-так! Кого попало!
И ящерка в копне волос
и Радуга…
И всё – пропало!

Рязань, 1953 г.
(обработка 2 августа 2004 г.)

КУЛТУКИ

Село.
Река.
Безглавый Храм –
вина безумных атеистов.
Весною здесь приятный гам
весёлых аистов-артистов.
А летом – троицкий распев
и сокровенные молитвы.
Атеистические бритвы
не режут души жён и дев.
Попов не стало в околотке,
но души женские чисты.
Идут старушки и молодки,
роняя слёзы на цветы.
Целуют трижды, не спеша,
Евангелье –
подобье хлеба.
Вдруг – огненный, блестящий шар
взлетает с алтаря на небо.
Парит над кущей глав и крон,
как будто в сне чудесном снится.
И шлёт Небесная Царица
земным поклонницам поклон…

*
Чтоб не было соблазнов нам,
чтоб строй безбожный чтили стойко,
разрушили партийцы Храм
и кирпичи свезли на стройку.
Но строить школу, видно, лень.
А праздник – кто ж его забудет!
И дивный облик видят люди
на Троицын великий день.

1 апреля 2005 г.
(по дневниковым записям 50-х годов)

ВОДНАЯ ДОРОГА
ИЗ РЯЗАНИ
В КАСИМОВ

Когда-нибудь
я возвращусь в Рязань
и поднимусь на пароход трофейный.
И поплыву.
И станут мне до фени
и птиц Горазд и дебрьская Кисань…
Но озарит великий Хорс-отец
недолгий путь исканий и пристанищ –
от памятью блистающей Листани
до пристани твоей,
мой Городец…

В каюту светлую опять войдёт
тот Господин, изысканно одетый,
настроит пианино и споёт
то, что еще не слышано, не спето…
Растопит сердце заковавший лёд
и душу мне поникшую настроит.
И будет нас в каюте тихой трое:
он, я и тот, кого поёт
таинственный Настройщик Инструментов,
поэзии запретной апогей.
Вестах его так близок мне Сергей,
соежавший к нам от беспощадных ментов,
набросивших ему на шею строп.
О злая версия самоубийства!..

Великой Славе верная по гроб
как Истина,
в Оку впадает Истья.
И вот уже, от ярости дрожа,
закат нас заливает алой кровью.
И мы выходим посмотреть на Проню,
в Оку бегущую,
как на пожар.
Мои друг внезапный,
словно проводник,
притоков имена постичь поможет.
Непложа.
Тырновица.
Середник.
Цвета их друг на друга не похожи.
То черно-синий – от склоненных ив.
то беловатый – от луны и пара.
Темно-зелёная степная Пара.
И Пры лесной коричневатый миф.

Нас утром встретит в розовой косынке
языческий Мещёрский Городец,
давно переосмысленный в Касимов.

И сказке радостной придёт конец.

25 сентября 2005 г.

ДВА АНГЕЛА

Я в этом городе чужом,
в тылу судов и гневов вражьих,
стал похитителем княжон
из теремов партийно-княжьих.
Но оставался жить в казарме,
носил постыдно-низкий чин;
отвратнейшее наказанье,
к тому ж, едва не получил…

Был март – в лебяжье-бельых перьях.
Дымилось солнце за леском.
Я вышел на Яицкии берег,
неясной силою влеком…
[К утру пришёл домой уже я,
а дверь закрыта на засов].
И вот – я в жутком окруженье
Косматых загулявших псов.

Я знал, чем это мне грозит –
каким нелепым трансцендентом!
Всей жизни огненный транзит
возник в глазах – одним моментом.
Да! Часто был бесстыдным еху,
творил обиды сгоряча…

Два ангела спускались сверху,
по гулкой лестнице стуча.
От рюкзаков – хребты верблюжьи,
и никаких прозрачных крыл.
А на плечах – не луки, ружья!

Я милосердья испросил.
И был услышан мой прокимен.
Один – блеснул огнём в очах.
Другой ружьё, не целясь, вскинул.
И тихий выстрел прозвучал.
И задымился след багровый
по льду и снегу – напрямик.
И стал я жив и весел снова.

И ангелы исчезли вмиг.

8 марта 2005 г.
(по оренбургским дневниковым записям 1958 г.)

СОЛОВУШКА

П.Я. Казанину

И жив.
И счастлив – вроде бы.
Любви заласкан ядами.
На час прибыл на родину –
сижу под веткой вязовой.
Сбылись мечты-пророчества:
бой выигран с неправдою.
И даже Одиночество
предстало мне Наградою.
На небе райской лесенкой –
Веселка-краснобровушка.
И ласковую песенку
запел мой друг Соловушка.
Забыл свой птичий страх на миг –
что там начальство медное!
Он рядом, в головах моих, –
поёт балладу древнюю.
Боянову?
Ходынину?
Былинушку геройскую?
Иль про Хатынь с Катынию?
Иль просто песню свойскую?
Какую под конец хотел –
смешную, несерьёзную?
Не так ли и отец мой пел –
перед войною грозною!
А мать с улыбкой милою
ждала припева кру’того
и шалью кашемировой
худые плечи кутала.
Лилась рекою кровушка
в наш Век, того не стоящий
Не улетай. Соловушка.
Пропои ещё!
Пропои ещё!

Рязань, июнь 1960 г.
(обработка 28 июля 2005 г.)

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

В Дубровнике, конечно, отдых лучше.
Иль на Гавайи свёз бы теплоход!
Но мы вкушали новобрачный мёд
на диком пляже суетной Алушты.
Всё было дорого,
а кошелёк – не полн.
Поблизости урчал источник грязный.
Но был великолепный, чистый праздник,
когда бросались мы на стаю волн.

То фавны-соблазнители,
то крали,
укрывшие кудряшками лицо…
Одна из них, с моей женой играя,
украла обручальное кольцо.
И, плача от обиды и испуга,
и на меня не в силах гнев унять,
на берег вышла мокрая супруга!
Я – бросился воровку догонять.

И я поймал её на самом дне –
она на каменной плите лежала
Свою С0Лёную ладонь разжала
и отдала колечко мне:
«Возьми, пожалуйста,
А лучше – здесь останься.
На дне полно не худших безделух.
Взглянул бы, глупый, на моих подруг.
Какие ласки!
Игры!
Танцы!»

Слегка усталый, вышел я на берег –
с банальной фразой: «Вот, мол, вам…»
И – вздрогнул,
виденному не поверив:
с моей женою рядом грелся Фавн.
А ведь она давала клятву мне
быть верною,
пока во тьме не канем.
Уж лучше бы остался я на дне –
с Волною, отдыхавшею на камне.

Оренбург, 1961
(обработка 17 августа 2005 г.)

ЖАВОРОНОК

Дочери Алле

От счастья слёзы падали из глаз,
и умилял луч солнца летний.
Я жаворонка видел в первый раз
и был уверен: не в последний.
Я слышал ласковые tuileries
и проронить боялся ноту.
Он был Сибелиус и Григ,
и вовсе неизвестный кто-то!
«Лети ко мне, – он звал, –
Скорей лети!
Так просто – лишь взмахни крылами,
ведь расстоянье между нами –
неощутимое почти!

А впрочем, стой на месте –
только пой,
тяни рулады без опаски!..»

И разом развязались связки:
я сказочный услышал голос свой.
И вдруг взлетел –
без страха, без аврала,
восторженно,
в двенадцатом часу,
увидев серп серебряный Урала
и Сталинскую лесополосу.
И дач убогих тесный круг,
распахнутые настежь окна-двери
На речке с удочкой сидел мой друг.
И он в мои фантазии поверил.

Оренбург, 1968 г.
(обработка 29-30 июня 2005 г.)

САЛЮТЫ

И ариозо по-соловьи спето.
И трио.
И ансамбль.
И дружный Хор.
И вот нас вынесло из Университета –
через Неву.
На Невский.
На Простор!..

Я, наконец свободный абсолютно,
как ше’ляги, сбирал свои bravo.
А небо надрывалось от салютов –
и не было известно: в честь кого.
Наивный, я ведь жил без компромиссов,
науку, словно девицу, любя.
Спросил коллег, лукавых юмористов…
Ответили:
«Салюты?..
В честь тебя!..»

Зашли в bistro, где жался хор цыганий.

Миноги.
Ананасы.
Я такой
еды не знал, живя в своей Рязани
и прочих городах Страны Родной.
Теперь Она работала без лени:
Знай-шелести рублями.
Без валют!
Сказали, наконец: кому салют.
Виной был тёзка мой – Ульянов-Ленин.

И ясен стал амбивалентный Знак:
велик не ты,
хоть за тобою слава –
как за копытом конским цепкий рак;
велик – другой,
в ком вызревает лава
бесценных чувств и помыслов благих.

Он не найдет себя в Продажном Мире;
идей прекрасных Проводник и Гид –
не будет отражен в Лукавом Мифе…

Но ты отдашь свой праздник, Злой Старик!

22 апреля 1971 г.
(обработка 1-2 августа 2005 г.)

ДОМ В СТИЛЕ ART NOUVEAU

Изящный почерк двух парадных маршей.
Высокомерье гренадерских стен.
Ступаю гордо, как раджа иль маршал
Мимо сбежавшихся крикучих стерв.
Зачем я здесь?
Да так. Пришёл с приветом.
Нет, нет. Не открывается музей:
на память двух его прощальных дней
наложено начальственное veto.
Да что вы, господа! Какой я вор!
Устал от монотонности и скуки.
И вот пришёл послушать звуки.
У нас с хозяином был уговор.
А вот и сам он – неуёмный гений!
Пронзительный.
Блистающий, как даль.
Вернулся, позабыв закрыть рояль.
Поставить в вазу веточку сирени.
В уста иудины поцеловать
Отчизну, глупо сбившуюся с курса.
Найти для оправдания слова…

А может, просто – навсегда вернулся?

17 декабря 2005 г.
(обработка дневниковой записи 1972 г.)

АНАПА

!!
Из школьного учебника 40-х гг.

Я живу не в отеле, не в здравнице:
приютил меня ветхий домок.
На крутом побережье мне нравится
видеть меч твой, счастливый Дамокл.
Заплывая за буи и бакены,
свой фарватер в душе проложив,
я горжусь, что плыву
не с собаками –
по реке, обмелевшей от лжи.

Шутят волны-хохлатые кочеты,
такк и жди: волосок оборвут.
Всё равно-возвращаться не хочется:
счастья нет,
есть покой и уют.
И, великого Неба дарения,
ос’енения огненных звёзд, –
золотые часы Вдохновения.
Но они не бывают без слёз…

*
На закате,
гуляя по берегу,
слыша волн вечереющих блюз,
я открыл, как Колумб Америку,
у обрыва
твой бронзовый бюст.
А потом мне казаться вдруг стало
(даже сердце разрезала дрожь),
будто в море,
упав с пьедестала,
ты под синей луною плывёшь.
И выходишь к тёмному берегу,
отжимая холод одежд…
Ты не любишь земную истерику
и людей – без мечты и надежд…

Виноградная тонкая веточка.
Яркой радуги поясок.
Как легко, мимолетная девочка,
оборвался твой волосок!

Август 1975 г.
(обработка 11-14 августа 2005 г.)

ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ

Смешенье стыни, света, дыма
и листьев огненный облёт.
В костёл толпой валит народ:
стал Папой славянин Войтыла.
Теперь порадоваться б мне,
но я восторг таить обязан:
в атеистической стране
я клятвою нелепой связан,
хоть в идеалы верю слабо,
замешенные на крови…

В порыве Счастья и Любви
поёт, ликует Братислава.
О Господи! Какой Восторг!
О блеск Божественного Крина!
Грядет проснувшийся Восток
на площади Святого Рима.

А нас – заводят в ресторан.
Заходим царственной походкой
и булькаем московской водкой –
сверх обязательных программ.
Про Стеньку Разина запели.
Хрипят чеченец и грузин.
Вокруг мгновенно, как один
столы и стойки опустели…

Какой-то юморист похлопал
в ладоши, а ещё –
«ушми».
Хотят, чтоб мы скорей ушли
из ресторана…
И – Европы.

Наступит время – и уйдем
(не без лукавого участья!),
но это не прибавит счастья
вождям, играющим с огнем…

Братислава, октябрь 1978 г.
(обработка 4 апреля 2005 г.)

РАЗЛУКА

Маше Руделевой

Иду один
на тихую речку Журчалку
без маленькой спутницы
снов моих лучших.

Тамбов, 1980 г.

ПЕРСИДСКАЯ

Вновь перейти запретный мост
зовет нас августовский вечер
и ожерельем падших звёзд,
как праздник, он офейерверчен.
И лодку на воду спустил
Лель, до чужой любви охочий.
Но это – ложь!
Не фронт, а тыл!
И мне известна, между прочим,
роль «новобранца» твоего,
его любовь – подобье ада…

Под лёгким платьем – ничего.
И грудь, и лоно – как награда,
молитв языческий амвон…
Моя персидская царевна!
Тебя не брошу в бездну волн –
сам утону в тебе напевно,
как сладкий, вдохновенный Гимн,
в веках оживший ненадолго.
Пусть завтра будешь ты с другим.
Сегодня ты моя – как Волга!

Саратов, 1982 г.
(обработка 1-2 августа 2004 г.)

СКАЗКА О ГЛУПОМ ЩЕНЕ

Давно мои дом зверинцем стал
комичным.
Он неприятным запахом пропах
проворных мух с умом
микроскопичным,
громоздких плоскогрудых черепах
и злющих коз,
что не пили, не ели.
Их сторожил застенчивый Евсей.
Полчеловека в нем намеришь еле!
Но спас он всех зверей:
козей,
мухей.
С верхей –
герою выдали награду,
он даже на щепоточку возрос.
Но пуще всех грабастал матку правду
слепой, с цепи сорвавшийся Барбос.
Его давно бы сплавили на мыло,
но на верхах он улыбался мило,
заморские лекарства доставал.
И вал давал.
И все, что плыло мимо,
в карман совал.
В любви – не пасовал.

И вот устроили театр абсурда.
Мишенью стал какой-то глупый Щен,
собравшийся отваливать отсюда –
неровно и останешься ни с чем!
Барбос вцепился.
Щен был глуп и жалок.
Не мог двух слов пролаять за себя.
Толпа взбесившихся косматых
шавок
рвалась на Щепа,
лая и сипя.

Я
был лот Щен,
наукой развращённый.
С дипломами мне не дали пропасть.
Слепой Барбос с досады начал красть
добавив крахом радости ещё мне.

Давно утих звериный суд.
А жизнь – по-прежнему абсурд!

Тамбов, 14 июня 1987 г

РОМАНС ЛАРЫ

С.Г. Микушкиной

Небо – цвета василькового сапфира,
хоть закат вдали тревожен и пунцов.
И ликует многоликая София
в хороводе давних храмов и дворцов!
Ты поди её теперь – останови-ка,
проявись своей загадочной душой!
Из земли выходит Матушка Сердика,
но язык её – сердитый и чужой:
«Не удержите ни скипетра, ни стропа.
Словно розы, свянут лозунги-слова.
Бьётся в танце мотыльковая Европа.
Чего ради так упорствует Москва?»

Знаю: завтра рухнут стены-загражденья.
в душах брешь прорубит Времени таран.
Но сегодня –
я отмечу день рожденья,
поведу друзей в подземный ресторан…
Мы идем через фракийские столетья,
освешенные неоновым огнем.
И кабины ресторана – словно сети,
где мы,
пойманные звёздами,
живём.
И XX век на нас ещё не зыкнул,
не облаял комиссарским матерком.
Слышу звуки сладкой му’зыки-музы’ки –
я с мелодией звучащей не знаком.
Но друзья, уже не помнящие кары,
на талант и вдохновение табу,
рассказали про любовь прекрасной Лары,
про её жестокосердную судьбу.

Перепутанных столетий огнь и смага
даровали в этот день мне дивный шанс –
повидать в Софии доктора Живаго,
услыхать его Возлюбленной романс.

София, 8 июля 1989 г.
(обработка 8-9 августа 2005 г.)

ЗЕЛЁНАЯ ПЕРЧАТКА

Небесный нимб.
А цвет лица-земной.
Едва осмысленные сочетанья!
Я – перед Ней.
Она – передо мной
И между нами лёд далёкой Тайны.
На левой рученьке – Предвечный Мальчик.
Он так же смугл и сказочен, как Мать.
Ом не устанет нас благословлять
ладошкою, где значим каждый пальчик
Святая Троица – Его персты,
простёртые в Пространстве параллельно…

Душа ещё беснуется метельно.
Но дух смиряет Рильский монастырь.
Он ставит пред Иконой на колени,
и тает лёд непостижимых тайн,
рассчитанных на сотни поколений,
проигрывающих свой звёздный тайм…

Звенят шаги по стоптанной брусчатке.
Ирейских запахов полны цветы.
Десница в малахитовой перчатке –
прозрачна и легка, как Дух Святый.

Болгария (Рильский монастырь),
17 июля 1989 г.
(обработка 26-27октября 2005г)

ОБЛАКА

И близки. И невесомы.
И белее молока… Словно ангельские сонмы,
проплывают облака.

И бездумны.
И велики.
И небренней атлаитид…
Солнце им румянит лики
и короны золотит.

И ниневии.
И римы.
И еще старей стократ…
Время радостно и зримо
совершает свой парад.

И, как грешные снадобья,
как содомский гиблый трут,
поднимаются подобья
из кирпичных дымных труб.

То ли и юре,
ТОЛИ 11 МИЛОСТЬ
и полдень,
как на Божий Суд,
Время вдруг остановилось.
А дымы ползут, ползут.

Тамбов, 24-25 ноября 1995 г.

ФРАГМЕНТЫ ПОЭМ

ПЕСНИ СКАЗОЧНИКА

(Из Рождественского спектакля
«Снежная королева»
(по Г.X. Андерсену)

Обильной силы и отваги
Звезда Надежд прибавит всем.
И мы, как пастыри и маги
спешим в счастливый Вифлеем.
Не яхонтов бесценных ларчик –
несём букеты дивных роз.
Прими наш дар,
прекрасный Мальчик,
Спаситель Иисус Христос.

Розы, розы, розы –
прекрасен запах роз.
Скоро, скоро, скоро
Увидим тебя мы, Христос!

2
Ты идёшь по Белому Свету,
и пурга застилает свет.
Не простынет твой тёплый след.
Помни, милая девочка, это.
Не забыл тебя братец Кай.
Злые чары навек рассеются.
Твое чистое, жаркое сердце
откроет счастливый Рай.

Герда, Герда, Герда!
Ты помнишь ли запах роз?
Пусть тебе поможет
прекрасный мальчик Христос.

3
Еще сильны оковы волшебства,
И слов лукавых увлекают сети.
Ты не одна на Белом Свете,
и – необъятна сила Рождества.
На небе Вифлеемская звезда.
Она влечёт, она так ярко светит.
Ты не одна на Белом Свете.
С тобой Господь
всегда, всегда, всегда.

Розы, розы, розы –
прекрасен запах роз.
Скоро, скоро, скоро
Увидим тебя мы, Христос!

4
Наивны ненависть и зло.
Душа безмерна и прекрасна.
Не трать коротких дней напрасно.
Люби – и скажешь: «Повезло!»
Люби – и душу отворяй,
зажги ее палящий факел.
И спустится небесный Ангел,
откроет благодатный Рай.

Розы, розы, розы –
прекрасен запах роз.
Скоро, скоро, скоро
Увидим тебя мы, Христос!

5
Королевство снега и ветра –
не бескрайний и вечный край.
К брату ты прикоснёшься Герда.
и проснётся замёрзший Кай.

Гонят метелей стаи
запахи дивных роз.
Тает, тает, тает
сердце от тёплых слёз.

Тамбов, февраль 1994 г.

МОКША

[Фрагменты поэтического исследования]
М.А. Агафонцеву

1
Чёрный род

Быстра,
студёна
матушка Десна.
Прозрачна и легка
Десна-дочурка.
Сюда мой Вождь без роздыха,
без сна
гнал Черный Род свой – в ожиданье Чуда.

Теперь мы знаем: в жизни нет чудес,
путь в Легендарный Мир –
кремнистый, узкий.
Сломил язык наш нежный
говор гуннский;
поблек священных слов сапфирный блеск.
Но смыслы древние живут на дне –
они видны, словно на плёсе щуки.
Их некогда пока тревожить мне,
я слова не давал еще –
Науке.

2
Обруч воспоминаний

Века просветит интеллект-рентген,
и озарит Пространство факел-образ.
Чело гнетёт воспоминаний обруч,
и мозг горит от тысячи легенд…

Повсюду – шестикрылые кресты
на берегу реки изрытом…
Когда стоишь на крутояре ты,
гляди в глаза воды открыто!
Наперекор бесстыдному врагу,
как ни был бы измучен и затыркан,
не повернись к волне затылком,
не покажи своей спины дугу…
счастливую судьбу примерив.
И сзади чей-то голос прозвучал.
И под ногами зашатался берег,
как только от воды он отнял взгляд
не убоясь ни вещих снов, ни крахов.

А здесь
в тот год
карательный отряд
Им поленились завязать глаза
и тайну их вины не приоткрыли.
Их души ангелы несли на крыльях,
а на убийц обрушилась гроза…

И долго продолжалась эта драма,
у каждого – с потерями в роду.
В минувшем Обезьянином году
купалась здесь влиятельная дама.
И подошла пророчица Фетинья.
Сказала ей:
«Сегодня уезжай!» –
«Зачем же ехать!
Можно ль бросить рай!..»

Наутро труп её искали в тине…

3
Две Десны

Что значит это имя – «Цна» («Десна»)?
Безмолвствует безликая Наука
О Тропарев! – Читать такая скука!
О Трепачев! – Обманная блесна!
И бросились: лини, налимы, крабы –
всех совместил парадоксальный мозг,
который до сих пор решить не смог:
как это левая зовётся правой.
А очень просто всё:
Дочурка Цна
за мамку держится – с такой же кличкой.
Обеим зваться «Цной» вполне прилично,
Их вместе примет Окская волна –
конечно, справа,
то есть одесную,
и понесёт с собой в волну Морскую,
подруг и спутниц выбирать вольна.»

4
Эрзя и Мокша

Вот так и Род мой – синеглазый символ!
Он звался «Эрсеюу – жил на рубеже,
от Росы оторвавшийся уже.
А Рось и Эрся – это всё Россия!
Но гунны принесли нам свой язык,
его усвоили вначале жёны –
мгновенно
(словно «пушки заряжены»)
гуннят рожали – голых и босых.

Мужчины долго прятались в лесах,
по-хински вымолвлятъ не захотели;
звались «Мордвою» вольные артели,
и это имя дали им на Небесах.

На два народа разделилась Эрся:
один был старый, материнский, ствол –
он памятью словенской долго грелся;
второй, дочерний, сел за гуннский стол…

5
Зона

Клубок истории распутать можно –
чиста была бы росская душа…
Нам паспорта вернули – не спеша,
и едем мы по зоне осторожно.
Ни в лес зайти, ни молока купить.
На вышках – часовые, словно маги.
Ты цел ещё, глухой Мордовский лагерь,
и в Будущее протянулась нить –
колючей проволокою ржаво-звёздной.
Нам никогда проснуться здесь не поздно,
устав во сне мечтой свободной жить…

6
Лука Евсюк

Он знал, что, бросив в лунку желудо’к,
не проживёт и года в мире грубом.
Но из земли пробившийся росток –
пусть вырастет могучим, вечным Дубом!
Пусть золочёные его листы,
как ангелы,
взлетают в Поднебесье!
И пусть возвысится над тихой весью
Марии Приснодевы Монастырь.

Как сладка трапеза в урочный час
под Деревом, с Лукой безвестным схожем!
И всё безмездно-сирым и прохожим.
И тем, кто в «мерседесах» давит нас.
Они теперь прозрели в одночасье –
творит даянья щедрая рука
Молись за всех, угодниче Лука:
твоя Ооитель нам Дарует счастье.

7
Могила Иеронима

Я разгадал значенье вещих фраз,
тобою ласково произнесенных,
и не сменил на рясу старый фрак:
И каждому Божественный Косарь
Свое доверил приготовить Сено,
но по Его Святой Дороге вес мы
должны были идти и днесь и встарь.
И только здесь, в Святом Монастыре,
мне ощутить дано служенье Богу.
Здесь под ногами чувствую Дорогу,
проложенную Спасом на Заре.

Вокруг твоей могилы – корогод
поклонников, постом не евших мяса.
Сегодня светит яблоки народ.
Сегодня праздник Яблочного Спаса…

Санаксар, 19 августа — Тамбов, 28-30августа 2005 г.

ВАРИАЦИИ НА ТЕМЫ ИСПАНСКИХ ПОЭТОВ

Серебряный Век
!!

Я бессмертен как Человек –
не боюсь ни мешка, ни пули.
Я уйду от вас, Времени кули,
в свой свободный Серебряный век.

Но в какой-то серебряный миг
на весёлом своём застолье
ощутят друзья по неволе
меня – словно солнечный блик.

И в какой-то серебряный год,
повинуясь жасминному лоску,
мою книгу Любовь прочтёт
и уронит тихую слёзку.

Трактирная гитара
!!

Сюда приезжают на грани
дня и тревожной ночи.
И каждый приезжий играет
на ней – что только захочет
Гитара!
Трактирная девка!
Поёт петенеру и хоту
Что гости прикажут.
Охотно!
Куда же несчастной деться!

Я этих музы’к наслушан.
Ем хлеба чёрствую плесень
Гитара мне шепчет на ушко
Свою вдохновенную песню.
О Боже!
Сапфо!
Марина!
А может – усталая Белла?
Швырнув за окно парабеллум,
Шепчу ей:
«Моя половина!
Как долго тебя ищу я –
в Тамбове,
в Москве,
в Мадриде.
Ошую и одесную
таких я певиц не видел!»

Забыв про боли,
и струпы,
и Славы лживые трубы,
целую пыльные струны,
словно тёплые губы…

Притча
!!

Мальчику сон приснился,
будто отец приехал
и привёз в подарок гармошку –
обещанную тальянку.
Мальчик схватил тальянку,
золотые меха раздвинул.
К ладам прикоснулись пальцы.
Но гармошка его молчала,
потому что она приснилась,
как и отец убитый…

Шёл он однажды из школы
вдоль Лыбеди – речки быстрой
и на Холме Скоморошьем
увидел живого батьку.
Стоял тот на самой вершине
и лихо играл на тальянке.
Звучали отчётливо звуки
песни лукаво-искристой.
Вышитая рубашка
пояском подпоясана белым.
Пиджак на плечи накинут.
Сапоги блестели на солнце.
Мальчик отца окликнул –
батька с горы спустился,
перешёл мосток через речку,
обнял любимого сына.
Всё было так явно, явно.
Земля и небо звучали
щебетом воробьиным.
И соловьиного трелью.
И плеском рыб сннекрылых.
И лаем собак тревожным.
И фырканьем автомашины…

Мальчик лежал в палате.
Рядом все умирали.
Но он почему-то выжил
Дожил до годов преклонных.
И всё ему снится, снится
отец на Холме Скоморошьем…

Октябрь
!!

Я лежал на высоком омёте
путь унылый и долгий кляня.
Глаз у гордой орлицы намётан,
но она пощадила меня.
Сын её, непутёвый орлик,
чуть задел меня острым крылом.
Это был не судьбы ль моей отклик:
слишком часто я шёл напролом!

Золотая обманщица Веста
обещала покой и уют.
Но теперь мне приходит каюк:
я возлёг на орлиное место.

Хохотала мышиная темь,
дно омёта чернело адом…
А орлица моя, между тем,
прилетела и села рядом.

Здесь орлиной семье – лафа:
бесконечны мышиные воины.

«Уходи!
Уходи спокойно!» –
это были её слова.

Золотой оренбургский октябрь
в сердце добрую память высек.
Я сегодня на миг хотя б
воротился б в орлиные выси.

Белая башня
!!

На тёмном темени Вала
белела белая башня.
И было тайною тайной
святое её назначенье.
На Вал я однажды забрался
и потрогал белую тайну.
Показалась она трубою
большого белого дома,
зарытого в жёлтую землю.

Был я малого роста
и жерела не увидел,
а бы билось пламя
и синий Дымок струился
А ночью я сон увидел,
будто залез я на башню
и в жерело просунул
ноги свои босые.
Не было белого дома
с красным углом иконным,
с белым льняным полотенцем,
вышитым алым узором –
щедрою Лебедью-Девой
с крыльями за спиною.
Были тугие ворота
стиснутого Пространства,
скованного обручами
Круглого Времени-Года.
Я увидел лужок зеленый
на берегу серебристой
Лыбеди – речки быстрой.
Терем сверкал на солнце,
и от него спускались
каменные ступени.
Девушка шла с ведёрком,
тихую песенку пела.
Увидев меня, сказала:
«Что ж ты растёшь так долго?
Тайну узнать не успеешь!»

Вырос я – с белую башню
и даже, наверное, выше.
Но башню как раз сломали.
Вырыли там окопы,
а в них поместили зенитки.
Били они по небу
белыми облачками.

Тайна осталась тайной.
Никто ответа не знает,
Зачем была эта башня
на древнем Валу
в Рязани.

15-19 сентября 2005 г.

ДЕД И ВНУК
(Притчи)

*
Дед кормил внука рисовой кашей.
Внук не хотел есть – дед уговаривал:
– За маму давай съедим ложечку.
А теперь – за бабушку!
А за дедушку что же не съешь?
– Дедушка! Давай съедим за папу.
Пусть он придёт…
– Разве папа тебе нужен?
– Нужен, дедушка.
– А вдруг он поставит тебя в угол
или побьёт?
– Пусть побьёт, дедушка.
Только бы пришёл.

*
Художник подарил деду и внуку
светло-малиновый набросок,
названный им «Отец с ребёнком».
Пришла мать и сказала,
что так она бы нарисовала
еще в детстве.
Бабка сказала, что никакого искусства
здесь нет.
Все примитивно.
И каждый так нарисует.
Дед купил рамку
и накрыл картину стеклом.
Повесили на стену — и отошли.
Прекрасный и чистый кусочек Жизни
загорелся под стеклом.
Всё можно повторить –
подобное тому, что видим у художник,
кроме одного – Вдохновения!

*
Дед рассказал внуку
про Звёздного мальчика,
а потом, через несколько дней,
купил книжку Оскара Уайльда
«Мальчик-звезда»
и прочитал малышу тот же текст
по книжке.
Внук сказал,
что дедушкина сказка лучше той,
что в книжке.
Дед вспомнил, как бабка,
тогда – его молодая жена,
послушав, как он поет песню
на стихи Беранже
о пережившей свою славу актрисе
(эту песню красиво пел Вадим Козин),
сказала:
– Ты поёшь голосом Вадима Козина
лучше, чем сам он поёт.

Вот, что значит сила Любви!

*
Дед раскрыл внуку
тайну антонимов и синонимов.
Началась игра в эти дивные вещи.
– Дед живёт на Тёплой улице, –
сказал дед. –
Бабушка – па Интернациональной,
а ты с мамой – на Московской.
– Дедушка живёт на Тёплой улице.
поправил внук, –
бабушка – на Холодной,
а я – на Горячей!

*
Внук вернулся домой от деда
к матери
и, услышав, как она грубо говорит,
сказал:
– Мама! Такие солова говорить
не надо.
Это низкий стиль.
– Ах, уж этот дед! – сказала мать. –
С его воспитанием в этой жизни
долго не задержишься!

*
Внук сказал, что на первом месте
у него – детский сад,
на втором – мамин дом,
дедушкин дом – на третьем,
а бабушкин – на четвёртом.
Бабушка обиделась,
и внук поправился:
– Бабушкин дом у меня –
на первом месте,
детский сад – на втором,
мамин дом – на третьем,
а дедушкин – на четвёртом.
Потом, подойдя к деду, сказал:
– Ты у меня на четвертом месте,
а люблю тебя – больше всех!

*
Дед и внук заговорили
о «новых русских»,
о том, как они говорят:
«короче», «как бы», «в натуре».
– Дедушка! А мы с тобою –
старые русские?
– Нет, милый.
Мы с тобою – просто русские.
Русские – и всё!

14 августа 2005 г.

Послесловие редактора

ПОЭТ В ТАМБОВЕ – БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОЭТ

Крупным явлением литературной жизни Тамбова является поэтическое творчество Владимира Георгиевича Руделева. Последние книги: «Зимние радуги» (2003), «Охлебинова роща» (2004), «Коллекция пространств» (2005), вышедшие маленькими тиражами уже стали библиографической редкостью. Поэтическое творчество Руделева – сложное, многоуровневое явление, обусловленное соединением редкого лирического дара и таланта ученого-филолога.

В.Г. Руделев – поэт не из лёгких. Читать его стихи и поэмы меж делом, не читать, а почитывать, как почитывают лёгкие стишки, нельзя. В его поэзию надо углубляться. Она требует интенсивной работы мысли. Поэзия Руделева – это мир глубоких раздумий и смелых исканий, ей свойственна неискоренимая романтическая восторженность, которая является проявлением его жизнелюбия. Высокая концентрация мысли, тонкий лиризм, неожиданные сравнения: «как орды, рыщут облака», «беспощадна скорость бытия» – все это черты творчества поэта. Поэтическая натура Руделева отличается творческой индивидуальностью.

Излюбленная героиня стихов Руделева – природа. Он пишет ее в разных ракурсах и во всех одеяниях: «Снег в марте», «Облака», «Рассвет», «Радуга». В природе поэт постигает истинный смысл явлений, то, чего не замечает обычный взгляд. Рельефность образов впечатляет: «деревьев зимняя гравюрность», «плазменное солнце», «на небе пепельно-хрустальном», звонко сбито, без единого гвоздя, словно храм в Кижах, стихотворение «Облака». Руделевская природа одухотворена глубокой человечностью. Оригинально философское осмысление связи природы и человека, его вектора поведения, позволяющего «Не прогибаться под изменчивый мир».

Ведущая тема поэзии Руделева – внутренний мир человека. Поэт не заботится об изысканности звуковой стороны стиха. Главное – это интенсивно пульсирующая мысль, пронзительная и завораживающая. За каждой строкой стоит концентрированный жизненный опыт, итог долгих размышлений и раздумий.

В лирике Руделева есть около десятка особенно любимых мною замечательных стихотворений, оригинальных по своей поэтической мысли, резко индивидуальных по способам построения и эмоциональной окраске. Это – «Вечерний Тамбов». «Накинет время звёздный плащ», «Облака», «Рассвет», «Когда, каким дыханьем мая», «Жемчужников», «В Асеевском. парке»… Руделев заботится не столько об изысканности звуковой стороны стиха, сколько о ёмкости, многозначности поэтического образа. Стихи Руделева наполнены эмоциональностью, высоким напряжением мысли, своеобразной передачей оттенков душевной жизни. Некоторые стихотворения имеют двоякую направленность: всепобеждающая привлекательность природы служит фоном для яркой, пронзительной авторской мысли («Рыжая осень»).

Любовь в поэзии Руделева – грозовая, глубинная страсть. Она раскрывается то в желании задержать время, остановить мгновение, то в ностальгических упоминаниях, реминисценциях («Цветы»). С психологической глубиной Руделев рисует человеческие переживания, подчас острые и трагические. Видимо результатом перенесенной личной драмы (или предвкушением её) явилось стихотворение «Фиолетовый сонет». Это внутренний монолог поэта о самом себе, разговор с собою, своего рода исповедь. Ёмкий стих, богатая фантазия автора, неожиданное, ошарашивающее сравнение: «Когда-нибудь и ты меня предашь, не предает один лишь Эрмитаж». Неприятие лжи, фальши, фанфаронства сквозит в политически остром стихотворении «Не верь! Не бойся! Не проси!»

Поэт уверенно перемещается в веках и исторических пространствах. Поэтические образы древности, далеких предков, их жестокое время, корни, из которых росла Россия, русская стать – важные черты творчества Руделева. Он один из немногих русских поэтов, который сохраняет в системе художественных координат образы православных святых, о чем свидетельствуют стихотворения «Серафим Саровский», «Иероним», «Иоанн Златоуст». Светлый образ древней Руси – в центре поэтического эпоса «Земля Боянья», выразительными чертами которого являются сжатость и сила, твердость и метрическая отточенность. В создании образов гениального Бояна, святого Феодосия Печерского, легендарного Лихослава – мягкий лиризм, отражающий глубокую человечность, неколебимую волю и бесстрашие наших великих предков. Поэт с большой художественной силой отразил трагизм и жестокость отдаленных от нас веков и лет, воплотил бесстрашие русского человека, силу национального характера. В стихотворениях «Лазарева суббота», «Оренбургские кладбища», в поэме «Нежатина Нива» находят выражение пушкинские традиции почтения к памяти предков.

В.Г. Руделев – мастер языка и знаток отечественного словесного богатства. Народность поэзии Руделева проявляется там, где поэт изображает быт, будничную жизнь. Простонародные фразы в таких стихах – это не «стиль рюсс», а остро звучащая естественная русская речь: «Мы не чурки и не чукчи, чтоб проспать рассвет за так…». Поэтические фрагменты о древней Руси историчны, базируются на документальных источниках и чаще всего отражают авторский взгляд на те или иные события, отличный от общепринятого; исторические стихи Руделева – это своего рода поэтические исследования; такое в современной русской поэзии встречается редко.

В.Г. Руделев осваивает бинарную природу поэтического жанра: философская мысль, наполняющая его эпос, включает в себя художественный образ и идею; первый лежит в основе собственной поэзии, вторая работает на построении концепции («Зарайск»). Редкий поэт так органично объединяет в своем мироощущении лирику, науку и философию.

Стремление к ёмкости и многозначности поэтического образа, насыщение произведении эмоциональностью, постоянно пульсирующая в них мысль, своеобразная передача оттенков душевной жизни – особые грани поэзии В. Руделева. Некоторые стихи поражают своей сжатостью и силой, твердой отточенностью, доходящей до рубленности («Начало Венгрии»).

У Руделева твердая рука мастера: широкими, концентрическими кругами расходится его творчество, захватывая все более обширные области. Поэт чуждается каких-либо схем, искусственной симметрии, нарочитой фигурности. В его поэзии обильно проявляются личностные качества: ум, остроумие, наблюдательность, неожиданность выводов; каждый его стих – синтез всего этого. Свою речь поэт насыщает авторскими неологизмами, усиливает эффект стиха вконтрастами, высокой эмоцией. Поэтическая мысль Руделева – это не философское умозрение, это динамический и аналитический стиль Мастера.

Богатству тем и мотивов, которые мы встречаем ; поэта, соответствует многообразие используемых им художественных средств. Легко прибегает он к эпическому повествованию (раздел «Земля Боянья» книги «Коллекция пространств»). Усиливая поэтические размышления о причинах пережитого народом «тягостного ига», В. Руделев умело использует поэтический гротеск как символ ушедшей эпохи:

Я понял смыслы тягостного ига,
хранимого до нынешнего дня.
На главной площади стоял Батыга
надменно каменную длань подняв.

Поэт экспериментирует с русским языком: звонкий стих «Вариаций на тему Хлебникова» – тому подтверждение. Центр тяжести руделевской смысловой насыщенности стиха. Поэт предельно увеличивает смысловую ёмкость стиха, уплотняет его Красочные эпитеты дозированы, поэтому не слащавы. В то же время они ёмки и создают рельефность поэзии: «вселенские огни рябины и млечные пути берёз» «вечер фиолетов, как Кандинский, что в реализме чуточку хромал», «не плачь, глухонемая дверь почтамта». Встречаются «обманные сюжеты» – сюжеты с опущенными звеньями, с логической неясностью мотивов, как будто обрывки какого-то смутного целого, как случайные знаки глубокой внутренней жизни. Такой «поэтический импрессионизм» будоражит мысли читателя. Смелая оригинальность стихов, своеобразие поэтического голоса, интенсивность творческого почерка создают впечатление особой цельности.

Динамика – отличительная черта поэзии В. Г. Руделева; его поэзия – это особая философия, философское осмысление бытия через художественные образы. Автор, будучи великолепным знатоком истории языка, оживляет некоторые забытые элементы языка -архаические образцы народной речи, создает поэтические мифы о Древней Руси, где пытается осмыслить канувший в лета миропорядок («Земля Боянья», «Лихослав», «Боян и Ходына», «Зарайск») мотивы составляют основу его поэзии, форм, обилие поэтических жанров говорит об интеллектуальной виртуозности мастера и придает поэзии феерическую импульсивность, фонтанирующую каскадность и упругость. В стихах Руделева обостренное чувство природы сочетается с импрессионистической непосредственностью. Урбанизм и тяготение к патриархальным формам жизни, с одной стороны, с другой – взаимно дополняют друг друга.

Владимир Георгиевич – поэт-романтик. Он любит буйные, яркие краски, патетику, эмоциональную напряженность, резкость контрастов. Некоторые его стихи отличаются резкой концентрацией мысли; кажется, что краткими пунктирами схвачена целая эпоха. В «Неопалимой купине» в двух строфах: «Когда огонь во все края», «и жгли, и вырывали корни, и отравляли ядом лжи» – дана сконцентрированная характеристика большевизма; и вдруг – резкий переход к вечным нравственным ценностям: «Молюсь незыблемой иконе и верю, что останусь жив». Этот прием усиливает смысловую нагрузку и дает эмоциональную встряску читателю.

Идейно-семантический диапазон руделевской поэзии обширен. Притягательность его поэзии – в широте отклика на проблемы нашего времени в их соотнесенности с вечными ценностями. Известно, что поэзия – лишь одна из многих граней деятельности В.Г. Руделева, доктора филологических наук, профессора, общественного деятеля. Он ведет большую научную работу, читает лекции студентам университета, выступает в газетах и по радио. Руделев – не кабинетный ученый-лингвист, а деятель, наделенный исключительным даром общения и контакта с людьми; это высокий профессионал, эрудит, редкая личность, масштабы которой определяются широтой взглядов и увлеченностью Мастера. Несомненный талант Руделева пленяет глубиной содержания, пластичностью поэтической формы, блеском художественного мастерства. Растет число почитателей его поэзии, ценящих яркий талант, упорный труд, искренность и непрекращающиеся творческие поиски этого истинного поэта.

Владимир Хренников
27 января 2006 г.