Владимир Руделев. Собрание сочинений в 6 томах. Т. 3. Страницы провинциальной литературы: Избранные литературно-критические и публицистические статьи
Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2000. – 220 с.
Содержание
1. МОЯ ПРОВИНЦИЯ
Восхождение басни (Памяти поэта Евгения Осипова [ 1932-1973])
«И насмешливого друга помни хоть чуть-чуть…»
«Спасибо вам, добрые люди!» (К 50-летию поэта Евгения Маркина)
Книги Ивана Елегечева
Такая далекая Мангазея (О новой книге тамбовского писателя Ивана Елегечева [Центр.-Черн. изд., 1982])
В поисках художественной правды (Тамбовскому писателю Ивану Захаровичу Елегечеву – 60 лет)
На что способен самиздат (О новой книге И. Елегечева, изданной в Тамбове за
счет автора)
Что за жанр – роман-трагедия? (О новой книге писателя Ивана Елегечева «Карантин”) «Праздник прощания с игрушками» (Книга рассказов тамбовского писателя Александра Акулинина [Центр.-Черн. изд., 1984])
27 стихотворений Сергея Бирюкова
«Пишу с натуры» (О книге стихов тамбовчанина Сергея Бирюкова [Молодая гвардия, 1989. — 32 с.])
«Бесконечный смысл «Знака бесконечности» (Опыт литературной антикритики)
«Тоскую по другу – зеленому лугу…»
«А где живут стихи?» (Размышления о поэтическом сборнике Александра Макарова «Красный мячик»)
«Так плотность вселенской жизни необычайна…»
(Рецензия на книгу Евгения Харланова «Сильное взаимодействие» [рукопись, Тамбов, 1978])
Магический смысл «Придорожного камня” (О книге стихов Евгения Харланова)
Невидим и дивен (К выходу книги палиндромических стихов и поэм Николая Ладыгина «Золото лоз» [Тамбов, 1993])
«Я женщина, ура! Иной не жду работы…» (О стихах тамбовской поэтессы Марины Кудимовой)
«Подпись под приговором – дай почитать!»
«Снежный рейс» (Книга рассказов Георгия Ремизова [Центр.-Черн. изд.,
1973])
«Соколиная охота» (О книге Л. Асеевой «Птица вещая Гамаюн» [Центр.-
Черн. изд., 1989])
О братоубийстве в окском селе Исады, серебряных колтах и мудрой ласковской деве Февронии
(Ирина Красногорская. Серебряные колты. Исторические рассказы. (Рязань: Рязанское узорочье, 1993. — 44 с.])…
Рязанские святыни (О книге Ирины Красногорской «Образы сокровенные» [Рязань: «Узорочье», 1993])
«То родимый мой край, то отчизна моя…»
«Выйду о будущем помнить»
2. И МЕЖ ДЕТЕЙ НИЧТОЖНЫХ МИРА…
Нужно ли перестраиваться музам?
Проселочным путем – в телеге (Полемические заметки по поводу статьи «В пути к читателю»)
Назад к культу (Полемические заметки по поводу некоторых публикаций в Тамбовской молодежной газете)
«Поражает, производя странное впечатление…» (О рецензии Л.С. Крюкова на сборник стихов В. Руделева «Яблоко Ньютона»)
«И меж детей ничтожных мира…»
Кура-Окурова – имечко худое
О гороховом кафтане (или шинели?), писателе Г-ве и сонме тамбовских муз
«Как водится, читали стихи…» (К воскрешению из мертвых «Литературного Тамбова»)
Всего вам, сударь, самого доброго!
«Только нецелованных не трогай» или: хочешь других унизить, унизишь себя!
«Не плачь, дядя, Бог подаст!» (Ответ на критическую статью Г. Попова о книге стихов «Зима в Тамбове»)
Ностальгия по карающему мечу
«Бред сивой кобылы»
3. НЕ ЗАКРЫВАТЬ СОЛНЦЕ!
Книга в моей жизни (Слово о домашней библиотеке)
Улица Баратынского
Не закрывать солнце!
Право на книгу
Звание или призвание (Рассуждение о новом Уставе Союза писателей СССР)
Виват Тамбовский университет!
«Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет…»
Ватное время
«Читал и перечту охотно: прекрасный образ!»
Мне жаль бездарность
Тревоги интеллигентов (По поводу статьи Е. Голошумова «Лжетревоги лжеинтеллигентов» и иных публикаций)
Жалобы турка (По поводу газетных публикаций против профессора Руделева)
Что такое «дызмизм»?
4. ЧЕМ ДАЛЬШЕ МЫ УХОДИМ ОТ ПУШКИНА, ТЕМ БЛИЖЕ ОН НАМ
«И внял я неба содроганье…» [Пушкин и Державин]
Почему Баратынский смеялся и плакал, слушая «Повести Белкина»?
«Каким он был – печальный узник?..»
«Каким он был – российский гений?..»
Бессмертная муза Пушкина
Сцена у Канавки, бедные лизы и писатель Кармазинов
Пушкин, Толстой, Вампилов – в критическом осмыслении
Бориса Сушкова
Пушкин и Баратынский
О спорах вокруг Татьяны Лариной
27 стихотворений Сергея Бирюкова
Центрально-Черноземное издательство под рубрикой «Библиотечка молодой поэзии» выпустило книгу стихов Сергея Бирюкова «Долгий переход». Это первая книга поэта, известного нам по ряду публикации в местной и общесоюзной прессе. Книга читается разом, залпом, одним дыханием. И не потому, что она невелика по объему, а потому, что помещенные в ней опыты содержательны и находят ответ в поэтическом мышлении читателя; эти опыты представлены в далекой от тривиальности форме – именно поэтому они интересны, удивительны, несмотря на простоту поэтического слога молодого автора. Название книге дало одноименное стихотворение, которое при поверхностном чтении не кажется центральным: речь в нем идет о горном восхождении, которому мешают известные силы природы («ветер с дождем перемешан», «вышла на промысел ночь»). Автор, однако, настаивает на глубинном понимании стихотворного текста, и тогда долгий переход представляется не туристической прогулкой, а сложной дорогой поэта, цель которого светла и благородна:
Когда нету сил превозмочь
пологую горку вот эту
и вышла на промысел ночь, –
мы все-таки движемся к свету.
Тема поэта и поэзии – таким образом, главный мотив книги Сергея Бирюкова, а ее герои – люди, обладающие поэтическим даром в самом прямом смысле этого слова: острогожский энциклопедист Василий Кубанев, потрясенный пробудившейся в нем силой видеть и выражать («Зачем «районщику» чудные эти страсти…?»); португальский коммунист Алваро Куньял, рисовавший в подвалах Пиде («Он рисовал, как Хлебников писал, – для никого, для стен, для одиночки, Но Португалия проснулась среди ночи, и понял я, зачем он рисовал»). Лирический герой автора – это в общем то же самое, какие облики и фамилии он бы ни принимал (даже облик птицы и фамилию — Пересмешник). Главное – чтобы поэт не затерялся в житейском шуме и не устрашился быть «чудаком-одиночкой», еще более главное – умея свой поэтический дар подарить людям, когда это особенно нужно и дорого («В троллейбусе заледенелом, прижат земляками к окну, Дыханием чистым и смелым сумеешь ты лед разомкнуть»).
Как поэт Сергей Бирюков обладает глубоким, многомерным я очень радостным видением жизни, несмотря на фрагментарность поэтически акцентированных событий. В этом следует видеть продолжение лучших традиций русской поэзии, идущих от творчества АС Пушкина, А.К.Толстого, С.А.Есенина. Мимолетность и вечность милых
Мой брат – молодой и здоровый, как лось,
высокий мой брат эти ящики грузит.
Антоновкой солнце над ним поднялось,
рубаха завязана в узел
(«Осенняя картина»);
В тот час, когда писал тебе письмо
взошла звезда над крышей и над садом
И кормчий утопил свое весло,
так мы с тобою оказались рядом»
(«Фрагмент»).
Радость от ощущения подлинных событий, пусть небольших, но так много значащих в жизни человека, чуть оттеняется грустью и неприемлемостью лжесобытий, когда незаполненность пространства и времени компенсируется «стоном домино» и «черною радостью брызжет вино», когда «отдых в разгаре»: «Попробуй пройди мимо скамеек в подъезд – восемь старушек просветят тебя лучше, чем мощный рентген» («Двор»).
Поэтический поиск Сергея Бирюкова – это не поход за позлащенными метафорами, значение которых всегда было преходящим. Это выход в символику народных сказаний и внутреннее, проникающее постижение модели народно-поэтических образов, ритмов, композиционных структур. Имманентный и неповерхностный подход к освоению русского народно-поэтического наследства дает Сергею Бирюкову возможность избежать той нарочитой инфантильности и грубоватой сниженности, которые характерны для ряда современных поэтических текстов, лишь внешне похожих на сложенное самим народом, и приблизиться к лучшим образцам реализации народнопоэтических идеалов в нефольклорных текстах. Наиболее яркими примерами таких реализаций у самого Сергея Бирюкова, безусловно, являются стихотворения «По ягоды» и «Ой, полая вода», однако тонкий штрих народного образа и семантически емкого древнего символа можно обнаружить и в любом другом стихотворении поэта. Сравните хотя бы: «Будто жили и не гасли люди в этих тихих хатах, набивали сено в ясли и гадали на ягнятах» («Под сводами неба»).
Может быть, натренированное на восприятии частых литературных форм ухо с трудом приемлет некоторую принципиальную раскованность поэтических строк Сергея Бирюкова – таких, как «После половодья входит речка в русло и течет спокойно, как до половодья («Ой, полая вода»), как вздрагивает оно и от непривычной трактовки поэта довольно устоявшихся символов, получивших прочную интерпретацию («Воспоминание о школьном хоре»). В этом некоторая полемичность поэзии Сергея Бирюкова, которая, однако, вряд ли должна входить в перечень недостатков его книги. Это не недостаток, а достоинство.
Выход в свет этой книги – большая победа Тамбовской писательской организации, активно и плодотворно работающей в последние годы.
«Пишу с натуры»
(О книге стихов тамбовчанина Сергея Бирюкова
[М.: Молодая гвардия. – 1989. – 32 с.])
Поэтические законы бытия отличаются от естественных законов. Говорят даже, что вторые важнее. Но это не всегда, и в наше время с его очередями и сахарными талонами вдруг оказались важными до чрезвычайности поэтические осмысления.
Поэт (здесь речь идет не обязательно о Бирюкове) проникает в глубь вещей как неких имманентных сущностей вне их прагматических назначений. Бирюков – поэт особенный. Он, ко всему прочему, не навязывает вещи свое мировоззрение, он ее изучает изнутри и пишет при этом – с натуры. Весьма удивительным образом, однако, пишет – так, чтобы на полотне был не случайный прилипший лист и не комья дороги, а «тень летающей птицы» и «осени краткий свет».
Поэт воистину хочет невозможного. На то он и поэт. Тот, кто идет по привычному грейдеру или околостоличному асфальту, поэт не вполне, поэт по званию. А у поэта Бирюкова – поэтическое призвание, поэтому и нет никакого грейдера и лишь один поиск дороги. Что же говорит Сергей Бирюков? Как будто бы известные вещи. Вот он
описывает огород («В легкой дымке»):
Вызреют дыни внизу –
не побоятся мороза.
Выше картошка взойдет…
Так начинается проза.
Прозаическое описание мертво, хоть речь идет о живых материях. В нем не хватает мечты, а без мечты жизнь бессмысленна и бесчеловечна. И вот полосой вдоль огорода – ручей. Это и есть мечта, не убиваемая ни культами, ни продразверсткой:
Не пересохнет ручей,
па зиму только застынет,
чтобы не спутать ни с чем
эти картины простые.
Осмыслить жизнь трудно, как трудно представить себе степь дном бывшего моря. Может быть, на первых порах достаточно просто войти в жизнь и монотонно гнуть подковы да лошадь ковать («Кузнец Митрий»), не обращая внимания на критику справа и слева? А если не хватит сил, если оборвется волос? Тогда останется голос («Ночью пришла телеграмма») – как неосмысленное назначение человека на земле.
Поэта Бирюкова больше всего страшит эта неосмысленность. Почти импрессионистские картины, мгновенные образы вроде «И один – в дверном проеме – человек старел» – все это только экспозиция книги Бирюкова «Пишу с натуры». Во второй ее части «Между огнем и водой» уже представлен образ ведущего монолог Человека, образ «Одинокого Времени», которое заносится на «Доску Судьбы», хотим мы этого или не хотим. Страшно ведь оттого, что чаще всего – не хотим. И на нашей терпкой совести Тициан Табидзе («поэзии патриций») и первый пиит Державин, оказавшийся в тамбовском степном захолустье, где сроду «не зрили водопадов и муз не знали искони».
Такое впечатление, что их до сих пор здесь знать не хотят. И, видимо, с этим связано стойкое нежелание понять и принять поэзию самого Сергея Бирюкова. Поэтому не хватает пространства, настолько оно стеснено такими маленькими, но многочисленными обстоятельствами. И начинается движение во Времени. Сначала это ретроспективное путешествие – в четырнадцатый век, где «на плечи давят кованые латы», и в бессмысленные будни Сизифа, наконец – к самому рождению смертных, к Адаму и Еве. Но поэт попадает в другое время, которого еще нет и может не быть. Это время надо увидеть, предсказать. И вот уже тяга к извечному поэтическому видению. В русской поэзии оно ассоциировалось с образом Пророка.
Здесь бы Сергею Бирюкову в пору остановиться, уступив дорогу более мощным провидцам, признанным Союзом писателей и Центрально-Чернозёмным издательством. Не таков наш тамбовский поэт, ив многозначном стихотворении «Между огнем и водой» возникает почти сахаровское ощущение опасности – за отдыхающего на свежей соломе теленка, за ведро с ледяной колодезной водой и за голого, незащищенного младенца, которым мы заслонили мир от грозящего ему распада. Время поэта Бирюкова — это время на волоске, время высоких прорицаний, время наибольшей радости от ощущения Бытия, такого непрочного и преходящего. Конечно, для того, чтобы все это сказать, нужны прекрасные стихи. Но это только начало. Небольшая книга Бирюкова – цепь постоянных поэтических восхождений и возвращений на прежние круги по Эйлеру – с новым взрывом поэтической энергии.
Именно таким возвращением нужно считать следующий раздел книги «Плывут три рыбы». Здесь те же реалии, что и в первом разделе «Под сводами небес», тот же прозаический огород, словно и не окаймленный ручьем мечты. Но здесь каждая реалия – символ величайшего события, т.е. сама по себе поэзия, в самом своем начале. Некоторые символы просто дух захватывают. Вот, например, «полая вода». Ведь она «бо-знать что делает!» Так-то все спокойно, в нормы введено и держится там надежно. Но когда полая вода!..
То ли приснилось,
то ли в самом деле,
ночью темнотища –
выколи глаза:
рыба входит в избу
и за стол садится.
Ест пшенную кашу
с молоком…
Надо, конечно, знать русскую символику, чтобы сердцем схватить это дивное стихотворение Сергея Бирюкова, чтобы не воспринять его примитивно, по-детски. Впрочем, нет. Именно по-детски и надо воспринимать Сергея Бирюкова, ведь «рыба» и «вода» – символ чистой, почти детской веры. И не только веры, но и человеческого благополучия, вообще – жизни:
Три рыбы плыли одинокие.
Рядом, рядом,
нет и нет,
не достанешь,
и пока плывут,
жить не перестанешь.
Настоящий человек – творческий, мечтающий – не испугается фантазии. Фантазия — это лучшая из реальностей. Это праздник реальности. На таком празднике построено все русское народное творчество, в которое поэт Бирюков то ли в силу своей деревенской кости, то ли в силу утонченной образованности входит как-то просто и сразу – в самую глубь. Это удается немногим, но это, наверное, выше всего:
Птица легкая,
птица черная,
певчая.
Прилетела
птица
вчера, позавчера,
прилетела сейчас.
Птица над моей головой.
Ну чего тебе,
птица, –
легкая, черная,
певчая?
Ну чего тебе
вчера,
позавчера
и сегодня,
завтра?..
Я бы мог еще долго говорить о глубоких, редких стихах Бирюкова, исподволь навязывая свое их прочтение. Но, может быть, читателю самому лучше обратиться к книге «Пишу с натуры». А мне остается поставить точку.
Бесконечный смысл «Знака бесконечности»
(Опыт литературной антикритики)
Это было давно, более 20 лет назад, в Ленинграде, где я учился на курсах. Я приходил утром в «Эрмитаж» и читал картины Пикассо. На каждую нужно было тратить много времени – не менее двух часов. Возле «Танца с покрывалами» я находился уже четыре часа и все никак не мог понять тайны этой картины. Мимо проносились экскурсии, экскурсоводы махали указочками, говорили по-русски, по-испански, одинаково бесцветно. Танца я не видел, а видел только разбегания глаз и носа, а еще – клетчатых покрывал.
И вдруг… Я все понял. Клетки задвигались. Глаза сошлись и разошлись вновь. Человек с покрывалами исполнил танец. И это было на картине, где движение передать в принципе нельзя. Голова кружилась от радости. Я искал кого-нибудь, чтобы рассказать о своем открытии, показать…
В зал вошел нарядно одетый человек, мой знакомый, ученик моего учителя поэта Илли Вася (В.И.Лыткина). Ученый мой брательник ткнул рукой в танцующего Пикассо: «Вот так, – сказал он, – левой ногой может нарисовать мой сын. Какой вздор! Разве это искусство!»
«Подожди! – сказал я. – Успокойся. Видишь вот эти клеточки Смотри, как они смещаются и расходятся. Видишь танец?»
Мой знакомый умолк, поник и – просиял: «Спасибо! Я и не подумал. Почему же нас этому не учат? А?»
***
А чему нас тогда учили? Чему сейчас учат? Дивное искусство цвета, клеточек, теней, слов – разве все это просто? Разве все это можно сразу воспринять? Но даже в самые древние времена были люди, которые извлекали чудесные смыслы из звуков, например, слушая дивного певца Орфея. Сирены заслушивались, боги плакали. Если когда-то людям было дано понимать смыслы звуков, почему бы это не вернуть им теперь?..
И вот передо мной книга стихов Сергея Бирюкова «Знак бесконечности», только что изданная и уже осмеянная литературными невеждами:
Тень
шорох тени
и нет хороших
в шорах кто хорош? –
рошхо рошхо!
Ни те, рох шо,
ни другие.
Что это такое? Вздор? Возможно! Но какой красивый вздор! Представьте колосья. Сноп. Золотые лучи оранжевой солнечной ржи. Существует у людей синэстетическое чутье, когда можно сказать, какого цвета «А», «О», «И», «Ш». Так вот – и «ш», и «р», и «о», и «х» – желтого, солнечного цвета. Вместе они – колосья. Я рассыпаю сноп: шорох превращается в шоры, в хорошо. Что-то остается такое, что нельзя снова связать в сноп, но все равно – солнечное, оранжевое: рошхо!
Звуки настолько прекрасны, хроматичны, что окрашенными оказываются даже их тени: шорох тени…
***
Вы спросите: зачем это? Не лучше ли писать:
Против дикого кота
наш кот Васька – мелкота!
Дело тут совсем не в росте,
дело в ловкости и злости.
Страх наводит дикий кот
на лесной честной народ…
Кто-то должен писать и про кота – для тех, кто не слышит шороха тени. А если этот шорох услышал, неужели и я должен терпеть чуткий бред о коте:
В цепких лапах очутиться
может белка, мышь и птица.
Жаль лесных зверюшек все же.
Но коту жить надо тоже.
И каким глухим надо быть, чтобы не слышать: «коту жить надо тоже»! Для человека, лишенного синэстетического чутья, «котужить» – норма! «Поднакотужился» – и все тут. А образ-то кота-оглоеда какой дивный! А для того, у кого звуки окрашены, это – все равно скребком по ржавому железу. И – ножом по сердцу. Ну может быть литературным героем такой отвратительный мерзавец?
***
Звуки языка, человеческой речи, не могут не быть прекрасными. Они – свидетельство семьи и нации, мерила человеческого благородства. По звукам речи мы определим характер и тип человека. Мы садимся в дачном поезде там, где слышим красиво окрашенную речь и откуда не несет перегаром и табачным смрадом.
Для поэта самое страшное – бесцветье. Бесцветье, конечно, ограничено в Пространстве и Времени, но оно губительно и для того, и для другого. Время оно попросту убивает, как домино:
Нет одиночества.
Стон домино.
Черною радостью
брызжет вино
в праздном дворе…
***
Говорят, дети любят стихи про дикого кота, а вот про шорох тени они ничего не могут понять. Это – ложь! Это следствие взрослого внушения. У ребенка с самого раннего возраста можно отбить всякое желание чувствовать звук, его чуть ли не с пеленок можно обучить пошлости. Но, слава Богу, еще остаются дети нормальные. И вот о них пишет Сергей Бирюков:
Дочь моя глядит в костер,
говорит: – Погибли ветки…
Почему же так остер
взгляд, которым видят детки?
***
Я счастлив, что был современником поэта Сергея Бирюкова. Мне радостно оттого, что я почувствовал смысл его стихов. Мой прекрасный друг писатель Иван Елегечев может сказать то же. Вот он звонит мне: «Ты знаешь, куда я поставил книгу Бирюкова? Я поставил ее рядом со своим любимым Андреем Белым!»
Это слова мудрого и талантливого человека. Что перед ними выкрики окололитературной бездарной черни!
«Я ЖЕНЩИНА, УРА! ИНОЙ НЕ ЖДУ РАБОТЫ…»
(О стихах тамбовской поэтессы Марины Кудимовой)
Стихи Марины Кудимовой известны сейчас очень многим – и у нас в СССР и за рубежом. В Тамбове о прекрасной поэтессе еще совсем недавно говорили чуть снижено, пародийно. Теперь этого нет, но нет и какого-либо особого пиетета: тамбовские критики, обильно обливавшие одаренную землячку грязью, еще не реабилитировали ни ее, ни себя. Между тем книги тамбовчанки Кудимовой нуждаются в квалифицированном разборе и профессиональной поддержке. Я хотел бы остановиться только на одном ее сборнике – «Перечне причин» (он вышел в Москве в 1982 году, в издательстве «Молодая гвардия»). В 1983 году я написал рецензию на этот сборник и отдал ее в самую демократичную, на мой взгляд, газету – «Комсомольское знамя». Рецензия света не увидела…
Марина Кудимова не старалась побыстрее расплескать капли своего таланта, она давала возможность удивляться, изменять мнение, открывать, радоваться. Книга «Перечень причин» вызывала различные суждения. Но каждый, кто умел судить о стихах непредвзято, прочитав книгу с «шипучим» заголовком, осознавал, что открывает для себя сильного и сложного автора, смелого в выборе материала и честного в суждениях, безусловно, очень интересного.
Сила поэта – в оригинальности и непохожести ни на что уже бывшее его поэтического слова, образа, формы, поэтемы, как теперь говорят нередко знатоки поэзии. В небольшое число строк поэт должен вместить большое и свежее содержание, оригинальное видение мира, которым он способен увлечь, заразить своего читателя, раскрыть в нем самом неясные черты, столь важные для его жизни. Вот как это делает Марина Кудимова в стихотворении «Как ни кренились, назревая ливни…» (им открывается сборник «Перечень причин»). В очень современном и глубоком по мысли стихотворений – всего 21 строка. Почему современном? Да потому что в конце XIX века и даже в начале XX еще не было такого активного восприятия мысли о возможной пересекаемости параллельных прямых, хотя в ту пору уже знали о Лобачевском и Римане. Но для сегодняшнего жителя Земли непересекаемая параллельность – более очевидный факт, и этот факт представляется поэту не только несливаемостью ливний ливня, но и несопряженностью жизни большинства людей, спокойно или с беспокойством взирающих друг на друга. Параллельность выливается в неприязнь («Мои шаги соседями судились»), которая поэтому воспринимается особенно остро. Любовь, самое дорогое на Земле, и все другое хорошее – это принципиальное пересечение параллельных линий, в котором замешан Космос:
Преодолев неблизлежащие светила,
Две параллели вдруг пересеклись…
В других стихах семантика образа еще более емкая – сравните хотя бы острый и предупреждающий смысл выражения «крыжовничные волоски», в котором угадывается образ тюремный проволоки, опасности, которая предостерегает поэта и любого свободного жителя Земли. Чувство опасности нельзя изгнать из сердца; как детский страх о смерти, оно остается даже тогда, когда сердце заполняется любовью.
А любовь для Марины Кудимовой – самое драгоценное качество, с любви начинается поэзия. Именно в трактовке этого прекрасного чувства обнаруживается необыкновенная смелость поэта и необыкновенная честность. Да! – потому что любовь предстает в стихах Марины Кудимовой не абстрактным неосязаемым чувством, о котором просто принято говорить, а чем-то вполне натуральным, осязаемым:
И острый угол у тебя на пряжке
Я целовала в самый холодок…
И столь же осязаемы и реальны все линии, которые идут от этого возвышенного названия: восторженное и честное (!) принятие семейной жизни, с очередями и походами в аптеку, с заботами о картофеле и будущем прибавлении в семействе; самое сокровенное, о чем обычно мало пишут женщины-поэты, – родильный цикл, где каждая пауза – признание:
За то, что я в срок не сдала свою душу в ремонт,
Мне снится, как будто я на пол ребенка роняю…
Многое из того, о чем откровенно пишет Марина Кудимова, требует большого напряжения и мужества, на которое редко бывают способны входящие в литературу авторы: они предпочитают абстрактные восторги о небе, о хлебе и т.д., редко кто, подобно Марине Кудимовой, скажет так открыто:
Я женщина, ура!
Иной не жду работы…
Кстати говоря, быть женщиной в наше время и во все иные времена – это не так уж и мало. Глазами женщин мир представляется единым и похожим на самого себя, несмотря на разницу в веках и даже в видах:
А ты, моя княгиня Ольга –
Ты голубятница, шпана!
О зверь, мой двоюродный сын!..
Какая незнакомая правда, какая чудесная правда открывается в этом чистом видении, не искаженном сознательно ради того, чтобы быть похожим на что-либо, к чему уже привыкли читатели и критики! Здесь, говоря уже фактически о содержательной стороне поэзии Кудимовой, об информационности ее стихов, необходимо дать оценку той их стороны, которая именуется гражданственностью. Именно здесь критики находили у поэтессы радовавший их изъян.
А у Марины Кудимовой, между тем, отчетливо проступала неприязнь к высокомерию по отношению к тому же русскому, к предательству и распродаже души:
Межеумок, и нашим и нашим,
Слышь, попутчик:
С чечевичной похлебки и каши
Брюхо вспучит…
Или:
Ты не плюй, пригодится напиться.
Поблазнится,
Что Россия не лишняя спица
в колеснице…
Есть у Марины Кудимовой и непосредственное обращение к России, к Отечеству и через эти возвышенные категории – ко всему самому дорогому и святому. В обращениях этих мало патетики и уже употребленных фраз, но чувство молодого поэта, свежее и чистое, опознается и захватывает. Оно и есть то самое ценное, что следует искать в стихах поэтессы.
Говоря о сложности стихов Марины Кудимовой (это отмечают и поклонники ее таланта и, тем более, строгие судьи; об этом говорит в предисловии к сборнику «Перечень причин» и открывающий Марину Кудимову Сергей Московин), нельзя не отметить вот чего. Там, где мы имеем дело с конкретным употреблением слов, имен и терпимым построением фраз, – там нет сложности, там она мнимая, и ее можно преодолеть, открыв словарь или небольшим усилием воли решив задачу образа (см., например, чудесное употребление слов «тонзура», «злакоман», «прозелит», «персть», «средостение» и др., всем им даны толкования в современных словарях или словарях древнерусского языка; см. также весьма емкое значение образов «мастер Нестор», «загребущий Свенельд» и т.д. и редких фразеологизмов вроде «пялиться ятвягом», т.е. смотреть зло, как ятвяг). Иное дело – когда мы встречаемся с явными речевыми несуразицами, ошибками, промахами. Не должен русский человек говорить: «Ютилось ко мне горевать», потому что «ютиться» можно у кого-то, а не к кому-то. В выражении «Там слабогрудая Гертруда, Не обошедшаяся круто Со злакоманом-шуряком» – явная ошибка: употребление слова «шурин» («шуряк») вместо положенного «деверь». Можно усомниться в правильности имени «Галилея», когда автор произносит фразу «Свет в Галилею провели» (не о «Голгофе» ли здесь идет речь?) и т.д. Подобная речевая неточность создает сложности, которые преодолеть невозможно. Впрочем, я могу быть и не прав: вдруг эти неточности заданы, как-то внутренне мотивированы, а у меня не хватило сил эту мотивированность понять! К счастью, подобных случаев в стихах Марины Кудимовой все-таки не так много, и потому они производят впечатление легкого, радостного праздника. Мне приятно, что дивный этот праздник возвращается в Тамбов.
«ПОДПИСЬ ПОД ПРИГОВОРОМ – ДАЙ ПОЧИТАТЬ!»
В 9-м номере «Нового мира» опубликовано 4 стихотворения Марины Кудимовой, нашей землячки-тамбовчанки. Стихи не помечены датами, но чувствуется, что они писаны еще в Тамбове, еще в те дни, когда было далеко от славы и нужно было, не рассчитывая на Время, ютиться в застоявшемся Пространстве. О, это затхлое Пространство, где нужно выдумывать и себя и своих любимых – иначе погибнешь: растопчут, оболгут, обвинят в аморалке. О! эта возвышенная задавленность Поэта, гордая его униженность, его «скорбный труд» (это, кажется, впрочем, из Пушкина, но все равно современно, хорошо!)
Собрание стихов Кудимовой названо именем «Плацкарта», словно автор еще думает о преодоленном Пространстве, о своем жизненном месте – в вагоне, в очереди за лапшой. Нет, он уже не думает, хотя и думает одновременно, – об одеяле, которого в поезде все равно не дают, о возвращении в контору после фантастических взлетов и обитания «в районе» Каялы. Да, поэт там уже давно – припаян, прописан («приписан»!). А в памяти – далекие обиды, уже переосмысленные как панхроническая боль. Жуткое создается впечатление: не было бы зла и подлости, обмана и воинствующей бездарности – не было бы и дивных стихов. Я помню оскорбляющие достоинство обвинения поэтессы в том да сем на страницах черноземного журнала. И автора инсинуаций помню отлично. Ему, этому «добросовестному критику», невдомек было представить, что перед ним человек с Будущим, а еще лучше – из Будущего! И вот наступила пора ответить за безответственные заявления, за ложь и злобную зависть:
Этих, ну как их, кому подражаю,
Дай почитать!..
Теперь поэту, ученому, вообще творческому человеку в Тамбове жить еще тяжелей. Критики уже никак не обставляют свои разносы, разве только котлетными словами вроде «не боись!», «нам бы дюжину ребят человек этак в тридцать!» Или даже и не котлетными, а хуже: «Был бы у меня автомат этого, как его, Лапшейникова!» «С чем?» – «С трепетом» – ждешь этих слов (строя тексты по моделям современных тамбовских грамматиков!). Ватное время! Это – из стихов еще одного выдающегося тамбовского поэта – Харланова, ныне покойного. Нет движения! Нет одаренных (в соответствии с концепцией одного из маститых хозяев литературных кормушек) – только «средние»! Нет молодых (это его же сентенция!). И каждому, кто не входит в строй «маститых» – приговор!
Ну уж хоть подпись-то под приговором
Дай почитать!
Спасибо, Марина, за чудо-стихи. И «Новому миру», от коего уж давно ничего не ждешь, – спасибо!
1994