Евгений Степанов. Поэзия не терпит конъюнктуры

Собеседник. – 1989. – апрель (№ 16).

ПОЭЗИЯ НЕ ТЕРПИТ КОНЪЮНКТУРЫ

У поэта Олега Хлебникова уникальная судьба. Ему еще не было двадцати, а о его творчестве уже положительно отзывались Борис Слуцкий, Андрей Вознесенский, Давид Самойлов… В двадцать лет у него вышла книга в Москве. В двадцать два он стал членом Союза писателей. Сейчас ему тридцать два.

– Получается, не для всех застой был временем беспросветной печали?

– Я думаю все же, что застойные годы были застойными для всех. И для меня в том числе. Мы все получили прививку скептицизма, неверия в высокие слова, отвыкли дышать полной грудью, разучились додумывать и дочувствовать, не научились быть раскованными, привыкли удовлетворяться малым. С чем связана моя особая ситуация? С ранним дебютом? Думаю, мне прежде всего просто повезло. Повезло на людей. Первые стихи переписали мои друзья и послали их из Ижевска, где я тогда жил, в «Комсомолку», в «Алый парус». Капитаном «Алого паруса» был тогда Юра Щекочихин, ныне популярный человек, обозреватель «Литературной газеты». Стихи напечатали. После чего их заметили Слуцкий, Вознесенский. Особенно помог Слуцкий. Меня привели к нему на семинар. Там я читал стихи. Борис Абрамович послушал меня, а через несколько дней в «Комсомолке» появилась еще одна моя подборка с вступительным словом Слуцкого. И это до сих пор, быть может, самое существенное, что было сказано о моих стихах, хотя до последнего времени я не был обделен вниманием критики. Я считаю Бориса Слуцкого очень крупным поэтом. Его судьба – судьба поэта, в которой есть и гармония, и трагедия, и ошибка, и расплата. Как всякий большой поэт, Слуцкий писал на грани того, что до него считалось недозволенным в поэзии. Он – один из немногих, кто делает состоятельным выражение «поэзия прямого высказывания».

– Давайте вернемся к вашей судьбе. Значит, вы считаете, что вам просто повезло?

– Так совпало. Помните: у нас все тогда проходило кампаниями. Месячник безопасности движения, месячник вежливого обслуживания. А в 1976 году вышло постановление «О работе с творческой молодежью». Я оказался подходящим объектом для его реализации. Мне было двадцать лет, то есть действительно молодой, жил в Ижевске, то есть не «арбатский мальчик», от которого неизвестно чего ждать, наконец, русский, то есть представитель «коренной» национальности.

Кстати, такое отношение в последние годы погубило, по-моему, многих способных людей – особенно русских из глубинки. Попадая в режим издательского благоприятствования с незрелыми еще стихами, они начинали считать себя готовыми поэтами, переставали чувствовать сопротивление стихотворного материала, а с годами, когда первый успех проходил, во всех своих неудачах начинали винить «шибко грамотных», которые проходили через другие горнила. Работать над собой куда труднее, чем объявить масонами всех, кто почему-то отказывается считать тебя гением… Но это – кстати. А тогда, в семьдесят шестом, я попал на зональное совещание молодых писателей Западной Сибири и Урала. Там я оказался в семинаре замечательного человека Марка Андреевича Соболя. С его благословения вышла первая книжка. Тогда же мной заинтересовался Олег Николаевич Шестинский, секретарь Союза писателей по работе с молодыми. И начал меня активно пропагандировать. Включал буквально в каждую обойму «молодых талантливых», за что я ему, безусловно, благодарен, хотя и понимаю, какое раздражение это подчас вызывало.

Словом, внешне все у меня протекало очень даже гладко, но пусть у вас не сложится впечатление, что все так и было на самом деле. Когда вышла моя первая, по-юношески нескладная книжка, реакция на нее в моем родном Ижевске была обескура¬живающей. Состоялось большое собрание критиков. На нем ни слова не было сказано о собст¬венно художественных достоинствах и недостатках книжки, зато и в нелюбви к людям меня обвиняли, и в мрачности, и в несоветских взглядах. Моего «лирическо¬го героя» сравнивали с… Хлудовым из булгаковского «Бега», хотя ни я сам, ни один из многочисленных героев моих ранних стихов не участвовали в белом движении и никого не вешали.

Потом вышла вторая книга – «Город» (повесть в стихотворениях). Пожалуй, самая раскованная моя книга. По этому поводу человек, отвечавший в обкоме партии за идеологию, кричал:

– Как мы могли допустить, что такая книжка, порочащая наш город, вышла в нашем же издательстве?!

За третью – сборник (он опубликован в Москве, в издательстве «Современник») его редактору объявили строгий выговор. И это при том, что книжку до ее опубликования всю перелопатили, изъяли из нее сорок стихотворений. До сих пор жалею, что ее выпустил. Она мало походила на ту, какой должна была стать. Или – относительно недавние события. Я написал достаточно важную для себя поэму «Кубик Рубика». Ее набрали в первом номере литературного приложения к газете «Комсомолец Удмуртии». Но так и не выпустили. На поэму была наложена такая письменная резолюция: «Пародия на советский образ жизни». А приложение вообще прикрыли. Правда, листки с набранной поэмой потом гуляли по городу (видимо, кого-то из рабочих типографии она заинтересовала). Поднялся скандал: самиздат! Слава богу, установили, что я к распространению своей поэмы отношения не имел, иначе не миновать бы мне крупных неприятностей. Конечно, мое счастье, что многие стихи все-таки доходили до печатного станка. А большинство моих сверстников их и набранными не видели.

– Но самое грустное, на мой взгляд, то, что и сейчас ситуация для литераторов (особенно для молодых) ничуть не легче. Происходит видимость демократизации литературного процесса. Например, принято постановление Госкомиздата СССР от двадцать пятого апреля 1988 года о том, что теперь, дескать, все авторы могут издавать книги за свой счет. Хочешь – плати и выпускай! Лишь бы антисоветчины, пропаганды межнациональной розни, порнографии в твоей книжке не было. Лично я обошел, обзвонил очень многие московские издательства. И везде, кроме «Московского рабочего», получил отказ. «Нет бумаги», – говорят.

– Я считаю, что все люди (и группы людей) имеют право печататься. Пусть споры о писателе идут не до, а после издания его произведений. И нам не надо бояться тенденциозности! Пусть будут журналы, в которых могут печататься только поэты какого-то одного поэтического направления (в каждом – своего!), а другие – пусть даже хорошие – не могут.

Я хотел бы еще сказать вот о какой трудности вступающих в литературу в конце восьмидесятых: сейчас уже сложился стереотип массовой культуры. И мы –
если иметь в виду массовый успех – должны выдерживать конкуренцию не только с поэзией, скажем, двадцатых годов, но и с роком (если помнить оба смысла слова «рок», представляете, как это тяжело!). Так что нынешним молодым, пожалуй, даже труднее, чем «шестидесятникам». Другое дело, что поэзия и не обязана собирать стадионы. Почему это заполненный людьми стадион нужно считать мерилом качества поэзии?!

– А как вы думаете, есть ли сейчас вообще интерес к стихам?

– Конечно. Всегда были и будут настоящие любители поэзии. Так же, как есть и такая категория: читатели-графоманы. Эта категория читателей сильно зависит от литературной «моды» и сейчас, к счастью, от стихов далеко. Думаю, что в ближайшее время повального интереса к поэзии ждать не приходится. И это не связано с качеством стихов.

В последнее время появилось много замечательных публикаций поэтов «серебряного века», например Владислава Ходасевича, который во многом предопределил развитие русской поэзии двадцатого века и читается сегодня как наш современник. Но публикации его подборок не произвели такого «взрыва», который можно было бы ожидать. Видимо, нам надо вновь привыкать читать настоящую поэзию, надо учиться ее воспринимать, надо, как говорил еще Рерих, расширять сознание… да и просто осмыслить ту огромную информацию, которую мы наконец-то получили в последнее время.

– На страницах журналов сейчас, конечно, задают тон стихи, извлеченные из ящиков письменных столов, стихи классиков: Ахматовой и Клюева, Ходасевича и Георгия Иванова… Современники на их фоне блекнут. И вообще в нынешней поэзии наметился, по-моему, явный и неприятный крен в сторону политики, а разве суть поэзии в этом?

– Гете говорил: цель поэзии – поэзия! Это вовсе не призыв к искусству для искусства. Это заклинание от прагматического, утилитарного взгляда на него. А крен в сторону политики действительно наметился. И меня сейчас, честно говоря, уже раздражает обилие только что написанных антисталинских стихов. Это новая конъюнктура. Хотя и среди этих стихов есть вполне искренние, художественно состоятельные произведения, но их меньшинство. В основном – это четкое понимание того, что изменилась ситуация, что «теперь – надо так». Когда поэт думает о ситуативной важности темы, тем более о ее выигрышности – это гибель поэта.

Хотя допускаю, что многие, прочитав наконец всю или почти всю правду о сталинизме, были глубоко потрясены и не могли не написать, или даже так: когда стало можно – выплеснули давно испытываемые чувства.

– Олег, вы очень ярко дебютировали. Помню ваши стихи десяти-двенадцатилетней давности, опубликованные в «Юности», «Литературке». И для меня, и для многих моих друзей ваши стихи были откровением. Мне вообще думается, что самые запоминающиеся стихотворения написаны вами в двадцатилетнем возрасте.

– Это, конечно, неприятно слышать. Но мои журнальные публикации с тех пор были так скупы и отрывочны, что, в общем, я не особенно расстраиваюсь – у меня есть внутренние возражения. И потом – со временем начинаешь писать все меньше стихов, выражающих, если так можно сказать, общепрочувствованное. И конечно, надеюсь, что лучшее я еще не написал.

Беседу вел Евгений Степанов.
Фото Виталия Ванина.