Советский цирк. – ? – 22 февраля (№ 8).

ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВ

Не надо объяснять какие стихи пишет Евгений Степанов и что в его стихах важно и интересно: любитель поэзии все увидит и оценит сам. Нужно сказать о другом – что, впрочем, тоже можно разглядеть за гибким, упругим, выразительным стихом Степанова: вот человек, для которого жить – значит творить, а художественное творчество – увлекательное, захватывающее и радостное дело жизни.

В стихах Степанова, наверное, самое главное – интерес буквально ко всему, что он встречает по пути. Меня радует, что Евгений пишет много, откликается на каждый непустой для сердца звук. Верно, что для рождения стихотворения мало одного только лирического настроения, мало впечатления в душе; нужен существенный повод, обратная связь. «Мелочи жизни» в стихах Степанова преображаются в яркие предметы Времени, узнаваемые и символичные, потому что эти зерна пали на благую почву. Я знаю, что тут секрет не в возрасте Степанова, возрасте, в котором еще грех обижаться, когда тебя называют «молодым поэтом», и даже не в человеческом характере, а в том именно, с чего я начал, – с искренней и жертвенной любви Евгения Степанова к поэзии, Литературе. Культуре. Он уже хорошо знает цену Слова и оттого великодушен и к другим стихотворцам, и к своим персонажам, коих тоже великое множество.

В общем, у меня есть основания сказать, что стихи Евгения Степанова – целый большой и оригинальный Мир. Желаю этому Миру как можно скорее стать территорией, открытой для всех желающих.

МИХАИЛ ПОЗДНЯЕВ.

 

ЭПОХА

Ночь черная, как молинезия,
Плывет в аквариуме жизни,
Садится на толчок «поэзия»:
– А ну-ка, солнце, ярче брызни…

Вожди-вредители надменные
Берут за горло, точно песню,
Бесстрашия людского гены и
Кровь лижут красную, как Пресню.

А мы – не рождены покудова.
мы только будем (будем, нет ли?)
Но страх (который злее Хлудова)
Уже нас гонит, гонит в петли.

СВОБОДА

Я притерпелся к барину ЗАСТОЮ
Он из меня не выйдет без следа.
Что мыслю я, то, как преступник, скрою.
И ПРАВДЫ не открою никогда.
Путь Демократии – что путь на Грумант.
Над страхом я пока не хохочу.
Что ж остается мне? СВОБОДА ДУМАТЬ,
СВОБОДА РАЗМЫШЛЯТЬ О ЧЕМ ХОЧУ!

***
И – тесно папироске в пачке,
И – тесно костерочку в печке,
И – тесно в конуре собачке,
И – тесно бабкам на крылечке.
И – тесно мне в квадрате неба,
В параллепипеде державы.
Но – плакать, плакаться нелепо.
Всем – тесно, всем, о, Боже правый…

***
– А я уже знаю, что ты из себя представляешь,
И знаю, что жить буду вместе с тобой, представляешь!
И знаю, какая в убогой каморке твоей обстановка,
Какие беседы нас мудрые ждут и какая смешная готовка.
– Да что ты болтаешь, откуда ж ты знаешь про это,
Когда мы сегодня с тобой увидались впервые?
– Да нет, не впервые, мы виделись, виделись где-то,
В иные какие-то лета, в какие-то эры иные.

***
Конечно, комнат пять – не четверь комнатенки,
Конечно, много тыщ – не жалкие копейки.
И – в отпуск на Гавайи. Как сибарит. В шезлонге.
И – в отпуск не в Тамбов опять писать статейки.

…Неистребимый червь червленного спецхрана,
(Прошу не путать с красно-коричневой охранкой)
Я представляю, как живут в изящных странах,
Но разве так живут, как я мечтал под банкой?

Но разве я найду в какой-нибудь державе
Что вижу я во снах, когда Оле-Лук-Ойе
Меня уносит ввысь от горестливой яви,
Но разве сам себя оставлю я в покое?

ТРЕТИЙ ГЛАЗ

Третий глаз прорастает большой гематомой
Сквозь асфальт толстокожего лба.
Всей земле улыбаюсь, как старой знакомой,
Понимаю любого жлоба.
Разве буду роптать! На дворе: кали-юга.
И еще будет долго она править бал.
Разве я не увижу в противнике друга!
Разве мало я по небу, в космос летал!

***
Он летел в никуда. С оглушительным свистом.
Но спокойно твердил, стоек духом, речист:
– Все в порядке, ребята! Он был оптимистом.
Вот и я, сын эпохи его, оптимист.
Вот и я и не нытик, и не горе-критик.
Что ж я буду кого-нибудь критиковать,
Если сам не Христос, если сам мал, как щитик,
Если нашей стране Бог не рек:
– Исполать!

 

ВАЛЕНТИНА СИНКЕВИЧ

Валентина Синкевич живет в США, в Филадельфии. В 16 лет ее угнали с родной Украины в фашистскую Германию, где она работала в трудовых лагерях, прислугой в одном бюргерском доме. Потом вышла замуж, родила дочку, оказалась в Америке. Но речь сейчас не о человеческой – о поэтической судьбе. Синкевич аккамулирует в себе русскую поэтическую культуру на Западе, читая лекции о русской литературе («Я в Амеике читаю Блока, в небоскребном зале слушателей пять»), знакомя американцев с советсвкими поэтами. За этой благородной деятельностью живет ее собственное, негромкое, но честное, искреннее, непридуманное творчество незаурядной поэтессы, уже о первой книжке которой написала теплую рецензию «последняя из могикан» «серебряного века» Ирина Одоевцева. Сегодня, когда мир немного оглох от поэтов-экспериментаторов, ее голос, спокойный и ровный, как глоток кислорода в заброшенном лесу.

Е. СТЕПАНОВ.

 

***
И кипарис остроконечно рос,
и эвкалипт ронял душистый запах.
Но осторожный вкрадчивый вопрос
стоял, как пес, на задних лапах

и спрашивал – что делаю я здесь
средь этой красоты чужого рая?
Стараясь в кресло поудобней сесть,
я неуверенно ответила: не знаю.

Но уж предчувствуя другой ответ,
прощально отшуршал от дома гравий.
В обратный путь взлетает самолет
и день идет – размеренный и здравый.

***
А месяц был красив и молод –
сверкать ему велела мать-луна.
А на земле была война, был голод.
А у людей был голод и война.

А месяц был красив и молод
он, как на елку, серебрил плоды в саду.
Но шла война, и надвигался холод,
и каждое полено было на счету.

А месяц плыл красив и молод
по небесам хрустальным, как вода.
А на земле стоял в руинах город,
и обрывались, будто струны, провода.

А месяц был красив и молод –
еще не серебрил он мой висок.
Но мир был для меня уже расколот –
расколот был – на Запад и Восток.

***
Полета годов прошло и потому
я чувствую как будто жалость,
что я жила не в том дому,
в котором жить мне полагалось.

Хотя мой дом высоким слыл,
но были в нем тяжелыми предметы
для рук, а он отдельно жил
И верил лишь в свои приметы.

Он утром без меня вставал,
по лестнице ходил и дверью хлопал.
Потом, не провожая на вокзал,
глядел вослед мерцаньем стекол.

И я послушно возвращаюсь в дом
к его крутым чужим порогам,
не сознавая, что живу в дому не том,
к которому вела моя дорога.
1976 г.

ГЛЯДЯЩИЕ ГОРОДА

Хорошо бы жить одновременно в двух городах,
Говорить на родном и на другом языке,
И в воде разных лет свое отражение узнавать,
Одинаково верное и неверное себе.

Научиться бы путать улицы и тупики,
Имена знаменитых всадников на вечнозеленых конях.
И листать страницы, где вечно юные старики
Говорят (почему-то в рифму) о невеселых твоих делах.

Хорошо бы одновременно вдыхать
Воздух родины и другой стороны,
Одинаково сладкий, и понимать,
Что любая свобода есть акт вины
Перед ближними.

Хорошо бы одновременно входить
В реку времени, где «лежу» и «бегу»
Неразлучны, как города, глядящие из воды
На свои отражения на берегу.

***
Шли бурные ночи и бурные дни,
и мысль убегала на Запад.
Мы были с ним вместе. И были одни.
Судьбы опускалась тяжелая лапа.

А книгу за книгой глотать на лету –
давно мы умеем, пришельцы с Востока.
И пряная снедь евразийства во рту,
но в общей гостиной нам одиноко.
Не все ли равно – Алексей или Лев?
Несопротивление Западу, злу иль Востоку?
Мы, чувства свои обуздать не успев,
не знали – какому помолимся богу.

А нынче нас горстка – усталых и злых,
убитых, воскресших случайно.
По улицам тащит нас пара гнедых –
К Востоку иль Западу – тайна.