Вадим Степанов: мои читатели вымерли, но…
Послесловие. – 1995. – март (№ 5).
ВАДИМ СТЕПАНОВ:
МОИ ЧИТАТЕЛИ ВЫМЕРЛИ, НО…
ВАДИМ ЛЕОНИДОВИЧ СТЕПАНОВ – самый неизвестный тамбовский писатель. Несколько лет назад в серии рассказ-газета А. Акулинин выпустил его произведение «Нептисфор», все остальные его публикации – в русско-американском альманахе «Черновик» и в газете «Пигмалион». Вадиму Степанову 54 года, пишет он лет 30, литературой никогда не зарабатывал, имеет разные технические специальности, печатается (если можно так сказать о крохах с его стола) последние года четыре. Состоит в Союзе российских писателей и в Академии Зауми. Сегодня – первое вообще интервью В. Степанова. И это интервью он дал нашей газете, которая по ряду причин ему близка. Сегодня же мы печатаем подборку его прутковизмов, это жанр, который Вадим Степанов сам изобрел, сам же и культивирует.
– Твои, так сказать, исходные данные.
– Я «Дракон», «Козерог», «Марс» и опять «Дракон», родился на «Меланьину свадьбу». По этим точкам даже астролог-любитель запросто вычислит год, месяц, день и даже час моего рождения. Отвечаю я именно так не из желания «выпендриться», а такова моя манера общения с читателем. Чтение, на мой взгляд, это и интеллектуально-эмоциональная игра между писателем и читателем, в которой обе стороны равноценные партнеры, соавторы.
Моя «идея фикс», чтобы каждое произведение стало для читателя, как сказал бы Хайдеггер, «домом, в котором он живет». Что бы он находился не вне, а внутри его.
– Напрашивается аналогия с жилым зданием. Оно, с одной стороны, творение зодчего, а с другой – его жителей. Каждая квартира только форма, все остальное привносят в нее жильцы.
– Да. А чтобы осуществить эту идею я изобретаю разные способы, способствующие втягиванию, перемещению читателя вовнутрь произведения. Читатель частый персонаж моих рассказов, я советуюсь с ним, делюсь с ним своими секретами, показываю ему свою «кухню». Общение у нас самое непосредственное. Мы редко бываем довольны друг другом, поэтому частенько ссоримся, даже обзываем друг друга нехорошими словами.
– Похоже, что в некотором смысле функции твоего читателя и хора из древнегреческой трагедии совпадают?
– Есть такое. По хор это коллектив, нечто безликое, он как бы над всеми, а мой гипотетический читатель конкретен, у него есть имя, внешность… Он не просто свидетель, но и участник событий. Хотя нередко, так сказа п., выходит ил сюжета, отстраняется и отстраняется от него, чтобы высказать свое отношение к чему-либо.
В одном рассказе читатель одновременно выступает и в роли героя, и в роли его прототипа. Сюжет такой. Один приятель автора – алкаш, И потому, что мир повернулся к нему спиной, у него нет с ним контакта. Как помочь ему, как вызволить его из беды, из одиночества? Автор спрашивает у товарища, как отнесется к тому, что о нем напишут рассказ, но с продолжениями. В первой части достоянием публики станет его нынешняя жизнь с ее заботами и тревогами. После публикации его приятель должен поделиться впечатлением, произведенным на него этим событием, из разговора выяснится, произошли ли в нем какие изменения, появилась ли надежда на что-то. Все это описывается в следующем отрывке. В конце концов подобная терапия благоприятно действует на Васю, к нему вновь возвращаются прежние иллюзии. Он находится на пути к излечению. Рассказ можно кончать, но так как у автора пока нет полной уверенности в их окончательной победе, он подумывает о том, чтобы продолжить рассказ в повесть.
– Похожим приемом пользуются и журналисты.
– Птица вьет себе гнездо из всего, что попадается ей под руку. Ты видишь, что так же поступаю и я, и «тащу», что мне надо из древнегреческих трагедий, архитектуры, журналистики. Некоторые сюжеты построены исходя из принципов Бора и Гейзенберга. Вообще, я не разделяю тексты на научные, религиозные, художественные… Все – литература. Главное, с какой установкой вы приступаете к чтению. И труды по физике можно читать как романы, и наоборот. Поэтому я не стараюсь держаться в границах определенного жанра. У меня все перемешано, точнее переплетено. Как в ковре. Одна нить, допустим, красная, ведет по лабиринту человеческой судьбы, другая – по лабиринту философии, четвертая – по лабиринту физики, седьмая – политики, десятая – лингвистики. В результате же должен получиться какой-то узор, орнамент.
Я хочу быть открытым для всего. Цензоры, вето, табу – не для меня. Я предельно откровенно описываю сексуальные и другие человеческие отношения. С другой стороны, я не считаю себя держателем истины в последней инстанции, и отношусь ко всему, и в первую очередь к себе с иронией и юмором. Я часто пользуюсь жанром пародии. Пародирую методы лингвистики, литературоведения, физики, психологии. Кстати, по замечанию Пригова, в этом заключается и задача авангарда, «отвоевывать у неискусства место для искусства». Короли разрешают говорить себе правду только шутам. Между прочим, некоторые истины можно увидеть и выразить лишь с точки зрения юмора, с других же сторон они закрыты наглухо.
Мне кажется, что мои вещи но строению ближе всею к мифам. Это сейчас мифы почти полностью отнесены к разделу художественной литературы, но в свое время они служили своего рода энциклопедией. В этот ковер, созданный художниками – мастерами, были вплетены и сведения о тогдашних научных представлениях, и о религии, этнографии, в нем мирно и гармонично сосуществуют реальность и фантастика, метафизика и мистика, проза и поэзия, боги и люди.
Гете говорил: «Кто много предложил, тот многим угодил». Пытаюсь придерживаться этого совета.
– Ты так печешься о своем читателе, а каким ты себе его представляешь?
– Мне представляется, хоть это печально сознавать, мои читатели уже вымерли, как когда-то мамонты. Меня можно читать по-разному, многие мои сочинения построены как детектив, но они многоплановы, в текстах масса контекстов и подтекстов, так что, как говорится без поллитры их трудно понять, надо шевелить мозгами. Мне бы хотелось, чтобы меня читали медленно, подробно, «с чувством, с толком, с расстановкой». Но для такого занятия надо иметь немало свободного времени и спокойное самочувствие. А где их сейчас взять… Застойное время было бездарным во многих отношениях, но у него есть одно несомненно выдающееся достижение – оно породило Великого читателя. Отсутствие информации пробудило информационный голод, вызвало жажду знаний. Информацию искали везде, научились извлекать отовсюду. Правду наловчились выжимать даже изо лжи. Для читающего газету все имело значение – и шрифт, каким было напечатано официальное сообщение, и место его на странице.
Сегодня же информации столько, что хоть пруд ею пруди. И отношение к ней изменилось.
Ведь когда воды мало, ее ищут, берегут, изучают ее свойства, ее отношения с почвой, климатом, с другими элементами. И у тех, у кого она есть, у тех и власть.
Когда же ее в избытке, ее глотают без разбора, не различая на вкус, цвет и запах. Однако в этом есть своя опасность. Вода, доступная всем, доступна и злоумышленникам, ее теперь легко отравить. Что и делается.
Подчеркиваю, я утверждаю, что вымерли именно читатели, вымерли из людей.
– Но кроме читателя у тебя есть и другие персонажи? Кто они?
– Обычные и простые, то есть умные и талантливые люди. Я всегда находился на нижних ступенях социальной лестницы, в нише, которую заполняет большинство. Номенклатура мне неинтересна. По моему наблюдению, всегда и везде наверх легче всего всплывает дерьмо. Ил, самый пенный продукт – остается внизу. Этому есть объяснение. Пробиться талантливому к свету сквозь бетон серости нелегко. Природа, предусматривая такой вариант, должна иметь под рукой огромный резерв потенциально одаренных людей, только тогда можно быть уверенным, что хотя бы одному из тысячи удастся реализовать свои способности. Конечно, это трагедия, свинство. Но нет худа без добра. По-моему, уж пусть лучше дурацкие приказы исполняют умные люди, чем наоборот.
У меня нет крупных вещей, по терминологии Нагибина, я не спринтер, и не стайер, а скорее бегун на средние дистанции, по величине большинство моих сочинений сравнимо с небольшой повестью. Поэтому я не имею возможности, как это делают романисты, за один раз поведать о всей жизни своих персонажей. Но так как многие из героев кочуют вместе со мной из рассказа в рассказ, то дотошный читатель способен собрать все интересующие его сведения. Так, если в одном рассказе, к примеру, Вася выступает как главный герой, то в другом он появляется на втором плане, а в четвертом и пятом «играет» лишь в эпизодах. Есть такая игра, в которой вам предлагают из разрозненных кусков воссоздать цельную картину. Похожую возможность предоставляю и я.
– Тебя почти не печатают. Для кого же ты пишешь?
– Наверно, для себя.
Когда однажды мне нечего стало читать, я начал писать.