Владимир Руделев. В Асеевском парке и др.

Тамбовский курьер. – 2004. – 1 ноября (№ 45).

Имя Владимира Георгиевича РУДЕЛЕВА, доктора филологических наук, профессора, Заслуженного работника высшей школы РФ, члена Союза писателей России, широко известно не только тамбовчанам. Выдающийся ученый-лингвист, талантливый, самобытный поэт, он и в науке, и в поэтическом творчестве не идет проторенными путями, предпочитая дух сомнения, мучительный поиск истины, бунтарство даже спокойному существованию «кабинетного» ученого и во всем предсказуемого поэта. Он не чурается «неудобных» вопросов, не уходит от сложных жизненных проблем, и при этом искренне верит, что и настоящего ученого, и неординарного поэта объединяет честное отношение к деятельности, вера в непреложность общественных ценностей, следование принципам чести. Словом, то, что всегда присуще было и сегодня остается главным для яркой личности. Для гражданина.

 

В АСЕЕВСКОМ ПАРКЕ
Б.З. ВИНОКУРОВУ

Звенят синицы, словно парки,
что нити Вечности прядут.
Три женщины гуляют в парке –
бессмысленной мечты редут.
Их нет давно.
Их даже не было.
Но бесподобен облик их –
как «Приглашенье к танцу» Вебера,
как Кукольника пылкий стих.

Теперь и вспоминать неловко
веселой юности костры.
Но не забыта мной головка
их самой маленькой сестры.
Баллад изысканных посылки –
свеченье глаз (алмазных рос).
И сноп сверкающих волос
из-под оранжевой косынки.

Как ослепительное ралли –
вторая, юная еще.
Сейчас предъявит поздний счет
за «Похищенье из сераля»,
за паруса надутый ком
и золотые блики окон.
О Господи!
Как мне знаком
ее подобный солнцу локон.
…На звезды ночь была щедра,
в траве немолчно пел кузнечик…

Но не было ни звезд, ни встречи
с тобой, их старшая сестра.
И вот мне радостны и близки
судьбы пылающие блицы
и блеск ее волшебных глаз…
И фараоновы гробницы.
И жизнь, и страсть –
не в первый раз!

4 апреля 2004 г.

 

СОРНЯКИ

… И на помине так легки
июльские аэрозоли…

А на газоне – сорняки,
как заключенные на зоне.
Остриженные наголо –
то одуванчики, то кашки,
то белокурые ромашки.
Вы – не растения.
Вы-Зло!
Кто помнит ваши имена,
запечатленные в латыни!
Разносит Ветер семена
и повители, и полыни…

Велят, чтоб снова вас скосил,
а то – не обойдешься штрафом.
Всю вашу Розовость и Синь
сражу серпом – одним нахрапом.
И станет пу’стынью газон –
трудом неумным и палачьим.
Се собирать свой сенный сон
вдвоем с Дождем идем и плачем…

Так грустно смотрится в окне

моя газонная полоска.
А завтра будет и по мне –
ее единственная слезка…

23-24 июля 2004 г.

 

АСТРЫ

Лиловые и белые красавцы,
вы мне дороже самых дивных роз!
Как хорошо не просто жить –
бросаться
за чью-то радость
в ха’ос и хао’с.
Как радостно,
Когда ты жив и нужен –
хоть одному…
Хоть одному цветку!
А лето по последнему мостку
уходит,
место дав бесцветным лужам.
На крыше – ветер.
Глупый панк.
Ершист.
Смеется
над любвеобильной Русью.
Вот уж и осень,
грустная, как жизнь.
.Да только можно ль жить
с одною грустью!

Тамбов, 5 сентября 1987г.

 

ТАМБОВ ВЕЧЕРОМ

Пока еще не лишний,
хотя давно сулят.
Последнее жилище
отравлено, как лярд.
Последнее виденье
задернуло сукно.
Взгляни, безвестный гений,
в палящее окно,
где плазменные гребни
жгут синюю броню
и тянутся деревья
к небесному огню,
исполненные счастья –
в тревоге грустных месс…

Будь, как они, причастен
к всевечности небес.

Тамбов, 3 марта 1995

 

ОБЛАКА

И близки.
И неведомы.
И белее молока…
Словно ангельские сонмы,
проплывают облака.

И бездумны.
И велики.
И небренней
Атлантид.
Солнце им румянит
лики
и короны золотит.

И Ниневии.
И Римы.
И еще старей
стократ…
Время радостно
и зримо
совершает свой
парад.

И, как грешные
снадобья, как содомский гиблый трут,
поднимаются подобья
из кирпичных дымных труб.

То ли в горе, то ли в милость,
в полдень, как на Божий суд,
время вдруг остановилось,
а дымы ползут, ползут.

24-25 ноября 1995

 

ПОВТОРЕНИЕ

Костлявым резам и узлам
не выдам память-недотрогу…
Но я узнал его, узнал –
переходящего дорогу.
Он плыл, по-царски смел и горд,
не хороня души изъяны,
и даже облик обезьяны
не делал страхов и погод.
Был белый свет до грусти глуп,
а оборотень – пыл и опыт.
И очи – синие, как омут.
И длани – длинные, как хлуд.
Как ложь бальзамных трав и ношп,
событий грустные веретья.
И вновь – под сердцем скифский нож.
И вновь – не смею умереть я…

Тамбов, 23 октября 1996

 

***
Утром,
когда тоска от вчерашнего пира,
когда гора посуды на столе,
когда решаешь загадку мирозданья
и находишь грустный ответ,
когда страшно,
когда никто не приходит,
а звонят по ошибке,
когда горит внутри
и хочется сбросить оболочку тела –
такую ненужную и тяжелую,
когда мечешься и куришь,
когда дрожат руки и нет вдохновенья, –
тогда
я вспоминаю нашу деревню,
худую избу
и старого деда у печи –
голубоглазого и чистого.
Его дыхание отдавало хлебом.
Он был, как ребенок, чист.
Он, кажется, всегда был чистым,
а не очистился,
сбросив листвы суеты.
Он все знал,
все выдержал
и сохранил голубые глаза
и чистое пшеничное дыхание.
О! Как непонятны ему мои мученья,
такие маленькие и ненастоящие.
Над его головой –
светлый лик Богородицы.
Лампада мерцает.
Дед ест пшенную кашу.
Бабка жарит яичницу в суднике
для меня.
Тамбов, 1981