Владимир Руделев. Невидим и дивен

Город на Цне. – 1993. – 11 декабря (№ 50). – с. 13.

НЕВИДИМ И ДИВЕН

Я узнал о палиндромах Ладыгина в 1972 году, когда приехал в Тамбов из Оренбурга. Много во граде Тамбове открылось для меня дивных чуд, но в это я даже и поверил не сразу. «Палиндром – это космодром Поэзии», – не уставал говорить незабвенный Борис Николаевич Двинянинов. Ему нельзя было не верить, но Николай Иванович Ладыгин был еще недоступен, невидим. Читателя у него не было, талант пропадал всуе. Только теперь, через восемь лет после кончины поэта и в год его 90-летия, вышла книга «Золото лоз». Она вышла трудами друга семьи Ладыгиных поэта Сергея Бирюкова. Но – о нем будет сказано позже. Пока же – об энергии и космичности палиндрома. Поэзия – высшая форма языкового текста, она задает немыслимые формы, узкие, как щелка почтового ящика, пространства. И в этих сознательно стесненных пространствах – невероятное количество информационного огня. В обычных языковых пространствах он затухает, ему не хватает нужной плотности. Что же задает поэтический простор? Ритм, рифма, композиционные размеры (допустим, в сонете). Палиндром – еще более Стесненнее пространство: строка не только должна быть содержательной, изящной, образной, она должна возвращаться в себя самое: Лег на храм Архангел…

Попробуйте сравнить эту строку с обычной, непалиндромической – и не останется никакой энергии. Здесь же – не просто удвоение, а утроение, умножение в сотни раз. Да, конечно, есть люди (даже поэты), которым палиндромическая релейность недоступна или неинтересна. Но ведь есть правила обучения нужному пониманию, как есть правила осмотра, предположим, картины Пикассо «Королева Изабо».

Спросят: зачем эти правила? Но тогда я, спрошу: а зачем Поэзия? Давайте обходиться обыденным языком! Или, может быть, вечно нас будет преследовать язык, создающий фразы, – «С чувством глубокого воодушевления…»? Поэзия возвышает человека, уносит его в невидимые при обычном, говорении дали – в общем, делает из человека Человека. Но, может быть, и Человек не нужен? Пусть будет просто – человек: ест, пьет, размножается, дерется и грубо говорит в парламенте, штурмует Останкино? Конечно, нет. Человеку нужен взлет, возвышение, и этот взлет создают Поэзия и ее высшая форма – палиндром.

Однако – достаточно о палиндроме вообще. Перед нами — изящная книжечка «Золото лоз». Миниатюра. Белейшая бумага. Цветной набор. А содержание! Боже мой, сколько дивных тем: «Осенний сон», «Юность», «Лев Толстой», «Протопоп Аввакум», «Восстание Разина», «К звездам», «Один души пишу дни…» Теперь мы непременно должны коснуться именно содержания. Если форма нова, безупречна, изящна, а содержание старое, то есть его вообще нет, – нет поэзии, даже если для выражения старого требуется вместо привычных трехсот строк всего четыре… Так вот, палиндромы Ладыгина в высшей степени содержательны. Люблю ладыгинского «Протопопа Аввакума». В 1972 году я был потрясен этим стихотворением:

Но кинь, Никон,
Радуяся, удар
Еще.
Н маши кукишами,
Даря обедни, инде бояр ад.

«И маши кукишами»! Надо знать, чем был кукиш в мыслях русских людей, что значил этот срамной символ, чтобы уловить силу Аввакумова обличения троеперстия. Здесь уже и не Аввакум, и не Никон, и не «бояр ад», здесь величайшая амбивалентность и тень темной эпохи, которая задавила, и талант Ладыгина, и вообще великий русский талант. Эта темень, даже без нового крестного знамения, «махала кукишами» и продолжает махать, изгоняя людей со света. Попробуй развеять темень – не развеешь! Для этого нужен талант, равный ладыгинскому. А он – разгонял. Тем же палиндромом:

Один, души пишу дни до –
Отказа. Кто
Ты? Пойми опыт
И жар и миражи.

Сталкиваются две сущности, две стихии, и побеждает не кукишная тьма, а то, что сосредоточено в строке »и жар и миражи». Жар – это вдохновение, энергия, земное напряжение и космическая бесконечность. Миражи – это поэтическая фантазия, мечта, цветное умножение пространства, переход пространства во время. «Жар и миражи» – это то, что заканчивает жизнь Поэта, переводя ее в вечные измерения.

Я не вижу в палиндромах Ладыгина абсолютной вершины Поэзии, но не потому, что она была ему недоступна. Скорее все случилось оттого, что поэт до последнего своего дня надеялся на читателя. Для него он создавал строчки-переходы, смысловые дорожки от вспышки к вспышке. Но были и сплошные сполохи:

О, юре серого,
О, хилого лихо
И косою соки.

Или:

И ладили да кадили дали,
И нет еще тени…

Сам он, в кругу своих избранников, мог бы удовлетвориться одними вспышками-островами, И не нужно было бы искусственной и утомительной разбивки синтагм. Но ведь даже привычную прописную букву (ради того же читателя) в начале строки поэт не рискнул заменить строчной и пунктуацию не стал усложнять.

Даже и с такими уступками палиндромы Ладыгина прекрасны, это, безусловно, – классический образец и огромное возвышение. Книга «Золото лоз», в силу этого и в силу многого иного, – радостный праздник тамбовской поэзии, одно из начал ее выхода за пределы провинциальных пространств.

Не могу теперь не сказать несколько слов об издателе книги «Золото лоз» поэте и исследователе Сергее Бирюкове, о его глубоком проникновении в тайны палиндрома. Без предисловия к книге «Золото лоз», написанного Бирюковым, и без его же послесловия, как и без редакторских трудов, собрание палиндромов одного из лучших поэтов Тамбова и России Николая Ивановича Ладыгина просто бы не состоялось. Думаю, что Сергей Бирюков предстал в книге «Золото лоз» зрелым аналитиком поэтических форм, и это тоже радостное явление в нашей литературной жизни.

И еще об одном радостном явлении – о художнике Алексее Медведеве, дивно оформившем книгу. Художнику удалось найти хороший графический символ палиндрома (два полукруга, которые, словно магниты, пытаются соединиться, и ласточки, своею стремительностью не дающие это сделать), и цвет обложки, и золотую полосу названия книги. Это тоже взлет мысли, и он будет оценен каждым, кто не забыл вкуса поэзии и искусства в наше время более приземленных реалий.

Владимир РУДЕЛЕВ.