Владимир Руделев. Глухонемой

Комсомольское знамя. – 1983. – 21 октября.

Владимир РУДЕЛЕВ

ГЛУХОНЕМОЙ

Рассказ

В девятнадцати километрах от Нижнего Тагила железная дорога изгибается так, что из любого вагона можно видеть весь состав и даже локомотив.

Владилен Александрович стоял в прокуренном тамбуре и считал вагоны, уходя от мысли о неоправданной скудости уральского индустриального пейзажа: беспощадные вырубки, штабеля слежавшегося леса, сараи, длинные полузаброшенные бараки и очень много всякой техники, запорошенной внезапным зазимком. Ни людей, ни домашних животных.

Словно наигравшись в покорение природы, люди разошлись по углам и разбросали ставшие в тягость игрушки. И возникла иллюзия суеты в местах, когда-то спокойных и нестесненных.

Владилен Александрович курил и в какой уже раз считал вагоны. Его коллега, Николай Николаевич, человек чуть постарше и поспокойнее, следил за молодым другом, усвоив за месяц общей работы в Нижнем Тагиле его бесхитростный нрав м необычную для нашего жесткого времени ранимость. Николай Николаевич читал нижнетагильскую газету и посапывал, засыпая.

Владилен Александрович был в этих краях раньше, в феврале сорок второго, с матерью Прасковьей Алексеевной и сестрой Октябриной, которой в ту пору едва исполнилось шесть лет.

…Поезд подвели на перрон за двадцать минут до отправления, забыв открыть ворота привокзального дворика, где собралась толпа ожидающих. Ворота, черные и высокие, как грудная клетка загадочного чудовища, вздымались от просьб и проклятий…

Вторым в прокуренном тамбуре был бритоголовый парень-битюг, в зеленых ватных штанах, в короткой, чуть ли не до подмышек фуфайке, в слинявшей шапке-ушанке, прикрывавшей лишь незначительную, часть головы, похожей на, желтую прорубь. Ощущая его спиной, Владилен Александрович ничего хорошего не ждал, но и уходить стыдился, тем более, что Николай Николаевич спал, заняв его место. Владилен Александрович обернулся, успев увидеть крученый удар, который шел ему прямо под сердце. Вздрагивать или защищаться было поздно и нелепо. Удар, однако, не состоялся: в самом конце он вдруг превратился в энергичное пожатие руки. В гигантской ладони расконвоированного парня тонкая рука Владилена Александровича чувствовала себя неспокойно, но пока это было только рукопожатие.

…Оставалось совсем немного до отправления, а ворота все не открывали. Владилен перелез через забор и перетащил сестру Октябрину и сумку с сухарями. Остальные вещи были давно в вагоне: их туда погрузили сопровождавшие мать красноармейцы. Мать через забор перелезть не могла, она плакала и просила Владилена вернуться назад…

– Ты правильно меня понял, – сказал битюг на телепатическом языке, который Владилен Александрович знал прекрасно. – Ты понял меня, и тебе ничего не грозит. Дай закурить.

Последнюю фразу парень исполнял на пальцах и на губах, из чего нетрудно было понять, что это глухонемой.

– Ты одного не понял только, – продолжал он телепатически, а также на пальцах и губах. – Ты не понял, что перед тобой несчастный человек, отбывший немалый срок. От звонка до звонка. А ведь он, как и ты, не без сердца.

Битюг вынул из ватника шелковый девичий платок с розочкой и вытер им нос.

– Тогда, пятнадцать лет назад, когда вышку заменили лагерем, она мне дала это. И обещала ждать. И ждала. А теперь!

Битюг рыдал, уткнувшись в воротник и шапку Владилена Александровича.

– А теперь как я покажусь ей, измотавшийся, надломленный, с разбитым сердцем. И с пустым карманом.

Он вытряхнул крошки н остатки табака из карманов слинявшего ватника.

– Может, подбросишь сколько-нибудь?

Владилен Александрович вынул бумажник, в котором рядом со сквозным билетом до Оренбурга в командировочным бланком покоились две новенькие Десятирублевки, что ему одолжил до лучших времен Николай Николаевич, когда они, закончив инспектирование, с грохотом и анекдотами выписывались из гостиницы.

– Мать наконец решилась перелезть через ворота, но было поздно: последние вагоны уходили в темноту. Жутким Усилием воли Владилен приказал поезду остановиться и чуть-чуть податься назад, и на глазах удивлённой толпы все это произошло. В точности, как приказал Владилен…

Владилен Александрович отдал глухонемому обе десятки и еще мелочь из кармана пальто и начатую пачку сигарет и спички. Проснулся Николай Николаевич и поманил Владилена Александровича к себе. Он был похож на прокисший чайный гриб, в который давно не клали сахара и цейлонского чая.

– Сколько тебе стоил разговор? – спросил Николай Николаевич.

– Он глухонемой, – уклонился от ответа Владилен Александрович. – У него девушка. Платок шелковый показывал. С розочкой.

– Глухонемой! С розочкой. Девушку показывал? У! Простофили! Сколько раз говорил тебе: не знакомься, живи одни! Зачем ты на мой голову навязался?

– Я тоже хотел быть один, а мне тебя, скрягу, подбросили!

– Дурак! Разве я скряга? У меня жена, Фаридка. Она всякую белеберду любит, рюшки-трюшки разные. Понял? Должен я ей в Свердловске чин-чинарем бусы купить, или нет? А ты – ротозей! Платочек! Розочки! Девушки! Уйди с глаз долой!

– От обывателя и скупердяя слышу, – сказал Владилен Александрович и заметил, что началась проверка билетов.

Ревизоры четко и настырно одолевали народ с двух сторон, громко орудуя кусачками. Они оттеснили в середину вагона безбилетных граждан, среди которых Владилен Александрович увидел глухонемого.

– Сиди! – остановил его успокоившийся и похожий на теплую шаньгу Николай Николаевич. – Вот тебе еще двадцать – рублей взаймы. Больше нет. Сам понимаешь.

– Я твоей Фариде оренбургский платочек пришлю.

– Присылай! Присылай! Она будет рада. В Свердловске обедаем вместе. За мой счет.

Безбилетных пассажиров было около десяти человек. Их повели в соседний вагон. Все они галдели и упирались. Больше всех кричал и матерился глухонемой собеседник Владилена Александровича. Шелковый платок с розочкой, которым он так трогательно вытирал слезы, валялся под ногам». Его топтали и отшвыривали в сторону.

…Отец встретил их в Свердловске к помог сдать в багаж лишние вещи. Он был в прежней комсоставской шинели, и ремень на нем был знакомый, со звездой, но только без портупеи, по-курсантски. Без отца, которого переводили в действующию армию, их жизнь на Урале становилась бессмысленной и опасной. Они ехали на запад, домой, а туда уже подходили немецкие танки.