Виталий Полозов. Свет и тени

Город на Цне. – 1999. – 18 августа.

СВЕТ И ТЕНИ

РАЗГОВОР С ХУДОЖНИКОМ НА КРАЮ ВРЕМЕНИ

Виталий ПОЛОЗОВ, «ГнЦ»

Сидя в по-европейски уличном кафе на Советской, все же трудно представить себя в Париже. Даже если мимо проносятся через одну иномарки, а фронтон «Модерна» все уверенней напоминает о дореволюционной цивилизованности.

Раскаленный за день воздух начинал щекотать вечерней прохладой, и на город опускалась сиреневая усталость. Мы не стали заказывать немецкие колбаски или форель (хотя, по-моему, рыбу с таким названием не сможет испортить ни один повар), а взяли просто по пиву.

Это вообще не так просто – интервью с человеком, которого знаешь как будто сто лет. Впрочем, художника Алексея Медведева знают многие. И если не лично, то по его картинам – точно. Один из главных лидеров молодого тамбовского авангарда и сюрреализма, звезда известного объединения «На крыше», участник выставок в знаменитой московской галерее на Крымском валу. Правда, все это теперь в недалеком, но прошлом. Сейчас Алексей возглавляет агентство «Арт-мастер», которое занимается наружной рекламой в городе – панно, плакаты, надписи, логотипы. Дела идут неплохо, но… Свою последнюю картину Алексей писал три года назад. Кажется, уже три года. Назад…

– Это звучит, наверное, глупо, но я спрошу тебя просто в лоб: Алексей, неужели не тянет творить?

– Если так прямо, то в душе у меня – яма. Видишь, даже в рифму получилось. Короче, пустота. Понимаешь, мое дело сегодняшнее меня захватывает, это увлечение, даже азарт. Но в душе – полное ощущение пустоты. Я не чувствую, что живу. Я двигаюсь, что-то делаю, но, как говорится, нимба нет. Все есть, а нимба нет.

– То есть ты живешь теперь спокойно?

– Нет, я всегда живу беспокойно. Но нет той ситуации, которая была даже четыре года назад, когда мне иногда жрать было нечего, просто хлеба не на что было купить, а я рисовал. Тогда я просто надорвался с многочисленными выставками. Последние ива раза выставлялся в Москве в Центральном доме художника и буквально разорился. Ведь там за все надо платить, вплоть до того, что картину поднять на лифте. Кто-то удачно выставился, что-то продал, окупил расходы, получил кое-что. А я…

– Тебе не повезло?

– Не знаю. Может, просто не нашел своего зрителя, своего покупателя. Такое бывает. Хотя судьба неисповедима. Представляешь, проходит уже три года, и мне звонит человек из Москвы с предложением купить мои работы, которые он видел на той выставке. И купил. За 700 баксов. Для меня это был просто шок. Но он купил мои вчерашние работы. А теперь… Нет, я рисую, конечно. Но это похоже на шевеление мертвого. Потому что нельзя рисовать с башкой, набитой проблемами. Нельзя рисовать, придя домой с работы в десять вечера абсолютно выжатым, хотя я свою нынешнюю работу люблю. Как говорил Набоков, «мир был создан в день отдыха». То есть мир должен создаваться с чистым сознанием. Иначе ничего не выйдет или выйдет самодеятельный суррогат.

– Да, но ведь если художник перестает рисовать, музыкант перестает играть, он теряет навык, «теряет руку». Ты же понимаешь это…

– Безусловно. Да не то что руку. Хуже – ты теряешь чутье. Но, с другой стороны, такие провалы помогают все переоценивать, открывают новый взгляд. Я помню момент, когда я так зарисовался, так ушел в мир сюрреализма, что самые близкие перестали меня понимать, и я сам не понял, куда качусь. И тогда я оторвался от всех этих экспериментов с «азбукой ночи», перестал писать. А когда через пару месяцев поглядел на все это дело, то увидел полную белиберду и подумал: «Ну, приехал!»

– А если это просто субъективное ощущение?

– А кто знает, что есть объективное? Должна быть потребность у зрителя, а к чему его приучают, даже говорить не хочется. И ведь дело не в том, чтобы обязательно кому-то понравиться, а чтобы твое творчество могли оценить с умом и душой. Есть ощущение, что сейчас мы живем как бы на краю времени, и кто знает, есть ли в нем еще нам место.

– Однако объединение художников «На крыше» существует, и ты из него, кажется, не выходил. Кстати, гневные отповеди коллег-«крышнаитов» на статьи в «Городе на Цне» и, в частности, на твои процитированные там высказывания тебя не задели?

– Помечу же? Очень задели. И на твою рецензию о позапрошлой выставке, и на статью Ольги Самойловой о прошлой, хотя это была довольно мягкая, почти «подушечная» статья. Да, я официально не выходил из объединения, но разве в этом дело? Когда мы создавали «На крыше», то выступали против старых советских официальных устоев, а теперь, когда они коллективно высказывали свое недовольство публикациями о них в прессе, мне все это напомнило какую-то дисциплинарную комиссию. Получается, что вернули то, против чего сами выступали. Вот только творчество свелось к салонной живописи с пейзажами и заливными лугами. На выставках стали произносить речи представители власти, а это первый признак, что что-то не так. Все разложили по аккуратным полочкам – и все засохло, стало серым, скучным, правильным, таким, против чего когда-то и объединялись.

– Это естественный ход вещей?

– Это нормально.

– Как нормально, если ненормально?!

– У каждого свой путь. И я никого не осуждаю. Можно заниматься салонной живописью, но лично для меня такая позиция неприемлема. Или я буду писать, не изменяя себе, или вообще не буду писать, а буду зарабатывать деньги рекламным трудом. Это уже совсем другое, и это меня увлекает, но моя сущность, увы, исчезает.

– И «выхода нет», как актуально поет «Сплин»?

– Выход всегда есть. Но если менять жизнь, надо бросать все. У меня усталость от этого страшная. Чувствую себя старым крабом, который попал под камень, да так там и остался, И главное, я не вижу потребности в своем искусстве, а художнику без этого нельзя. Многие уезжают куда-то искать эту востребованность. Не знаю, выход ли это, но для меня последней каплей стал отъезд за границу тамбовского поэта Сергея Бирюкова, который очень любил этот город. Правда, что он здесь имел? А там ему предложили очень многое.

– Это случайность… Хотя он ведь двадцать с лишним лет занимался творчеством, может, судьба его за все эти годы так вознаградила?

– Заметь, ты видишь, как мы рассуждаем? «Это его судьба вознаградила», что он уехал с родины туда, где его способности оценили. Вот это и есть ненормально! Хотя такая ситуация считается у нас нормальной. Но я не хочу винить публику. Мы сами виноваты, сами расслабляемся, а в маленьком городе это очень легко. И вообще такое время, а время бесполезно обвинять…

– Время… Твои работы десятилетней давности многих шокировали. Меня, например, поразила «Собака на заборе» – прибитая к доскам шкура с вытаращенными глазами и вывалившимися внутренностями. Там была энергия и одновременно страх. Это предчувствие?

– Возможно. Художники всегда предчувствуют время подсознательно. И страх… Ты знаешь, этот страх глубже. И приходит он не в виде каких-то ужасных монстров, а как в одном из ранних фильмов Антониони, где смерть появляется в виде веселой маленькой девочки с бешеными глазами.

– Тебе не жалко своих картин, проданных тогда по дешевке на Запад? Ты знаешь их судьбу?

– Конечно, знаю. Они в хороших руках и не пылятся в гостиных, а участвуют в выставках. Они живут, А вообще судьба картин бывает удивительна. Недавно мне здесь отдали мою картину, которую нашли… в туалете. И ее у меня почти тут же купили за двести долларов. Я не жалею работ, когда их продаю. Человек, купивший картину, уже по-другому к ней относится, не как к дареной.

– Картина обязательно должна быть товаром?

– Обязательно. Согласись, ведь музыка тоже товар. Просто везде товар разный. В одной стране покупают дешевку, попсу всякую, а в другой – например, группу «Queen».

– Верно, «Queen» наворачивали свои оперные гармонии с вполне конкретным расчетом на рыночную продажу. Но, возвращаясь к нашему рынку и к нашим потребностям, – ты свет в конце туннеля видишь? Говорят, музыканты из ресторана на сцену уже не возвращаются. А ты не забыл, что ты – художник? Ты уже не вернешься?

– Таких, как я, очень много. Мы стали зарабатывать, потопу что надоело, обрыдло ощущение бедности. Я все осознаю. У пени зуд страшный. Ты не представляешь, как мне хочется рисовать! Чувствую, что живу не своей жизнью, что я разделен. Художнику нужна его нужность, но где она? Пока я света в конце туннеля не вижу. Но я надеюсь…
Машины по Советской лениво рассекали вечернее сонное марево. Пиво кончилось. У Алексея затрещал, сотовый – звонили с «объекта». Жизнь продолжалась…

Фото А. Аткина