В. Руделев. Жизнь людская – не игрушка

Подъем. – 1985. – март (№ 3). – с. 140-141.

ЖИЗНЬ ЛЮДСКАЯ – НЕ ИГРУШКА

Александр Акулинин. Праздник прощания с игрушками. Повесть и рассказы. Центрально-Черноземное книжное издательство, 1984.

Средневеликорусская изба с двускатной крышей, колодезный журавль и омет соломы у одворицы, кряжистый дуб, еще один дуб – вдалеке, у второй избы, пара щиплющих травку гусей и пятно белого солнца на пасмурном небе – так представил мир акулининских рассказов художник В. Сысуев. Иллюстратор ошибся: писатель представляет картины быта и народные характеры совершенно другой полосы – русского юга, с его раскатистым акающим говором, непритязательным черноземным юморком и особой душевной щедростью. Впрочем, душевная щедрость – это уже явление общерусское, и, может быть, действительно не нужна никакая локальная привязанность: в конце концов, этнографические различия между русским севером и югом теперь уже понятны немногим. Все смешалось… А может быть, не смешалось? Может быть, навсегда исчезло? Этот, казалось бы, не такой уж и важный вопрос больше всего интересует Александра Акулинина, и энергичнее всего он решается в рассказе «Праздник прощания с игрушками».

…Некая раскормленная дамочка, имеющая причастие к детскому саду и педагогике, устроила для детсадовских ребят… праздник прощания с игрушками. Тайными
слезами обернулась эта «инициатива» для детей. Да и не только для детей. Постоянный герой почти всех акулининских рассказов дядя Митрий, несомненный друг автора, вместе с ним философски осмысливающий бытие, так описывает это вздорное торжество: «Дивиться-то дивлюсь, а душой еще не вник. Поглядываю. Ребятенки вроде бы невеселые, исполняют, что велят: в ладошки хлопают, хороводом ходят. Потом та, раскормленная, вдруг объявляет: «Теперь, дети, проститесь с игрушками». Вижу, один мальчуганчик, конопатенький такой, большеглазенький, тайком взял маленького ватного зайчонка с оторванной лапой и пихает в рукав своего пиджачка. Но от энтой разве что укроется – как заорет: «Петров Дима, брось бяку». И вот этот Петров Дима наклоняется и осторожно, точно живого, кладет зайчонка в общую кучу, а у самого слезы в три ручья. Выматюгался я мысленно и прочь с эдакого веселья; не помню, как на лифту ехал, как в сынову квартиру зашел».

Сам дядя Митрий под стать Петрову Диме: ему подобает съехать из деревни на центральную усадьбу, где у пруда – финские домики, обложенные белым кирпичом, а он тоскует по «игрушкам» – по самодельной мельнице, да по толкачу, да еще по мялке для конопли, да по вальку. Дело отнюдь не в наивной привязанности дяди Митрия и всех ему подобных философов-чудаков к отжившим век предметам примитивного быта. Дело в той чувственной стихии, в той магии, которая окружала весь деревенский быт и была вечной спутницей крестьянина-земледельца. Без праздничного ритуала, который сопутствовал почти каждому событию, нелегкий крестьянский труд превратился бы в непосильный. Та же чувственная осязаемость – в каждой детали крестьянской избы, в каждом узоре народной одежды, в каждом названии русской деревни. Учли бы все это устроители центральных усадеб, почтили бы они как-нибудь память всех деревень, оказавшихся неперспективными, глядь и не грустил бы по старым игрушкам мудрый дядя Митрий, а вместе с ним и писатель Александр Акулинин.

Однако грустных рассказов в новой книге Акулинина столько же, сколько и веселых – забавных, сочных по языку. Люди, которых мы в этих рассказах встречаем, не всегда философствуют вроде упомянутого уже дяди Митрия, а просто живут, не слишком стремясь приобщиться к каким-либо ярким событиям или подвигам. II в самом деле, какой это такой подвиг могла бы свершить престарелая Катерина Цаплина та, что собирает у соседей тыквенные семечки, чтобы снести их в сельмаг на закуп да выручить за это ковер в подарок внучке, выходящей замуж? А если внимательно присмотреться, то эта самая Катерина Цаплина совершила подвиг. Об этом в рассказе всего две фразы: «А работали как! С зари до зари спину не разгинали». Трудное было это время время Катерины Цаплиной: война и послевоенные годы. В голоде и холоде не затерялось сердце русского человека, не заржавела его душа, не потускнела любовь и радость от любви другого человека.

Катерина Цаплина приходит за тыквенными семечками к своим соседям – и мы узнаем, следуя за нею, то одного, то другого великолепного, чистого русского человека. Каждый человек своя судьба и свой неповторимый характер. В одном только схожи люди в чисто русском бескорыстии, в щедрости душевной да еще, может быть, в стойкости, с которой они перенесли и войну и все остальное.

Поэтичная и цельная композиция рассказа «Тыквенные семечки» позволяет читателю увидеть на небольшом художественном пространстве необыкновенно яркую вспышку жизни – драгоценной и неповторимой, подчас грустной, но такой значащей и поэтому бесконечной. Объемны фигуры, наполняющие это народное бытие. Все – от самой Катерины Цаплиной и бобыля Филиппа – ее несбывшейся любви, до медички Клахи Пилюли, вечной соперницы Катерины, женщины, лишенной каких-либо благородных черт и потому помещенной автором на самом краю поэтического мира, чуть ли не за его пределами…

Как прекрасен весь этот мир, который вряд ли уместишь в рубрике «деревенская проза». Или сам эпитет «деревенская» следует расширить, включив в него другие эпитеты: «современная», «русская», «советская» и многие другие.

Искусство начинается с хорошего – иначе оно и не может состояться. Искусство начинается с великого, с достойного обожания. Писатель обязан искать именно такое. Ищет такое и писатель Акулинин. Ищет и находит. Идеальные герои Акулинина (не надо бояться слова «идеальный»!) неказисты внешне. Абсолютно честный Колька, например, герой рассказа «Тыквенные семечки», – рыжий длинноногий, сухой. А вот внучка Катерины Цаплиной из-за Кольки в институт не поехала, в деревне осталась – значит, есть что-то превыше красивых внешностей! Принципиален этот Колька – упорный, бережливый – общественное добро бережет как свое. Может быть, нет уж таких людей? Есть, оказывается. Писатель Акулинин так повествует о них, что веришь в них, осязаешь их рядом с собой. Идеал – в сердце всех его героев, если только герой хоть сколько-нибудь похож на героя. Интересным в этом смысле оказывается рассказ «Белое платье в темный горошек». Рассказ этот потрясает трагизмом человеческой судьбы и необыкновенной силой народных традиций, способных уберечь человека от крайних действий и ошибок, помочь ему выстоять и сохранить достоинство.

По всему видно, что народные традиции, обычаи и даже поверья – область для автора книги «Праздник прощания с игрушками» чистейшая и неприкосновенная. Это родник его вдохновения, источник его писательской силы, теплоты юмора, светлых красок грусти. Все это преломляется в рассказах «Желуди», «Тихий полет неубитой дрофы», в многозначной повести «Горька идет за отцом».

Не хочется слишком категорично упрекать автора книги «Праздник прощания с игрушками» в том, что его рассказы чрезмерно спаяны друг с другом и не слишком автономны. Между тем повесть из них не складывается, так как одного общего события в рассказах, естественно, нет. Но в том, что некоторые герои рассказов Акулинина все-таки однотипны и «выструганы» подчас почти из одного материала, мы видим, несомненно, недостаток книги – книги талантливой, свежей по мысли и по исполнению.

В. РУДЕЛЕВ,
доктор филологических наук, профессор,
зав. кафедрой русского языка
Тамбовского пединститута.