Лариса Полякова. Так будет всегда

Подъем. – 1984. – август (№ 8).

Лариса Полякова

ТАК БУДЕТ ВСЕГДА
(Заметки о новых сборниках стихов тамбовских авторов) *

По приблизительным статистическим данным, ежедневно наш читатель получает 7–9 новых поэтических книжек. Стихам щедро отдаются страницы многочисленных журналов и газет, альманахов и других периодических изданий. И давно в нашей печати стон стоит: «Доколе?..» Так, одним словом и назвал свою статью о современной поэзии более пятнадцати лет тому назад Михаил Исаковский. Он с тревогой говорил о «стихотворном самотеке», угрожающем перерасти в бедствие, в девальвацию стиха’. Эта тревога не утихает и сегодня.

В конце 20-х годов по поводу распространенных тогда утверждений о наступившем в советской поэзии кризисе Маяковский категорично заметил: «Сейчас, по-моему, не кризис, а расцвет поэзии по количеству сил, устремленных на этот вид литературы… То, что литературная молодежь идет по линия поэтической работы, – все указывает, что у нас налицо подъем…»2. Как видим, «количество сил» великий поэт рассматривал как качественный критерий сбщего состояния поэтического процесса.

Такой подход; думаю, правомерен и для оценок поэзии наших дней. Тяга к стихосложению стала настолько массовой,, что искусственно, директивами или закрытием для иных поэтов издательских дверей остановить этот процесс невозможно. Сегодня другой уровень общекультурной подготовки входящих в литературу в массовом порядке. Время настоятельно требует корректировать стиль и методику критических оценок.

На протяжении многих лет мы говорим в губительности комплиментарной критики. И все-таки она не исчезает со страниц литературно-критических публикаций. И тому есть причины более объективного ха-

_______
* Продолжаем цикл статей о современной литературе Черноземья. Начало в «Подъеме» № 7 за 1984 г.
1 «Вопросы литературы», 1968, № 7.
2 Маяковский В. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8. М., 1968. с. 337.

рактера, чем просто личные пристрастия критика. Одна из них в том, что наша всесоюзная поэзия не обедняла талантами: они естественно провоцируют критика на высокие оценки. Вторая – и главная – мы ищем таланты, находим их, восторгаемся дарованиями, а нам давно пора серьезно и принципиально говорить о направлении талантов. Сегодня сообщением о рождении способного стихотворца уже никого не удивишь, почему и воспринимаются как привычное и надоевшее явление рецензии на книги одаренных и умных авторов.

Современная общественно-литературная ситуация, когда предельно обнажены ведущие и ложные тенденции, особенно требовательна к направлению творческих усилий. Ныне гораздо коварнее для читателя не бездарные в художественном отношении стихи, а талантливые строчки с заведомо ложной идеей избранности. Впрочем, направление выбирает сам талант. Истинный художник во все эпохи – в соавторстве со временем. Не узкий круг читателей, а само время брали себе в соавторы крупные художники. Наше время, как недавно написал Сергей Смирнов, «не инертная среда», а пора кульминации в великом идеологическом споре двух социально-общественных систем – в споре века – и этот спор прежде всего – о человеке. «Пора, товарищи, сделать нам литературу из голосовых упражнений действительным оружием нашей повседневной, огромной и в мелочах и в больших проблемах жизни»3, – это завещание великого поэта XX столетия, основоположника социалистической поэзии, и ныне определяет пафос, краски и задачи современной поэтической словесности.

С этой высоты посмотрим на сборники стихов поэтов, проживающих на Тамбовщине.

_______
3 Маяковский В. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8. М.. 1968, с. 339.

* * *
Если бы мне пришлось участвовать в процессе приобщения к поэзии самого широкого круга читателей, то в первую очередь я обратилась бы за помощью к стихам Семена Милосердова, в частности, к его новому сборнику «Хлебный ветер». Поэт работает точно, он немногословен, его чувства сдержанны, но глубоки. В связи с такими стихами можно говорить о поэтическом мастерстве. В скобках заметим, речь идет о самых лучших стихах поэта. В сборнике есть и неудачные, которых, к счастью, немного.

Какое место занимают стихи в жизни поэта, в каждодневных заботах и хлопотах? Для одного автора его собственное творчество – это кропотливейший труд, муки, борьба замыслов и идей, которые не дают ему покоя; для другого – обязанность, отчетность перед чистым листом бумаги, привычка ежедневно хоть что-нибудь писать, для третьего – работа в поэзии – душевный отдых, наслаждение. Секреты Милосердова в общении с поэтическим словом не лежат на поверхности. Он только предложил нам формулу чтения стиха:

В осеннем лесу,
как в хороших стихах,
светло и просторно
и ничего лишнего.
Слово негромкое скажешь,
а как
далеко
слышно!

Да, это в полной мере относится и к лучшим стихам сборника «Хлебный ветер». Послушаем:

Закат повис над камышом.
Горят в заиндевелом блеске
химическим карандашом
очерченные перелески.
У перекрестка трех дорог
трещит испуганно сорока…
Там стог разрезан как пирог,
я трактор поволок полстога.

Задумчивая, доверительная интонация, точные сравнения, предельно приглушены краски и звуки, можно услышать «дуэт» сороки и трактора. Природа и работа, природа и человек. Стихотворение вызывает чувство радости. Видимо, Семену Милосердову знакомы и муки творчества, и борьба замыслов, но в лучших стихах читатель ощущает энергию покоя, умиротворенность активную.

Для сборника Милосердова «Хлебный ветер» другого более точного названия нет. Здесь выражено авторское кредо, символ вечного движения, напоминание о насущном в человеческой жизни и прежде всего в жизни труженика.

На Тамбовщине, где живет Милосердое, много начинающих поэтов, есть поэтические студии (одной из них руководит автор «Хлебного ветра»). И, удивительно, трудно назвать того, кто подражал бы Семену Милосердову. Легко разгадать секреты делания стиха, труднее «выдохнуть» из себя нечто похожее на стихи Милосердова. Немногословный стих Милосердова не так просто услышать среди поэтических стереосистем с усилителями, а услышав – различить в нем главное. Я думаю, что это одна из причин того, что к российскому читателю стихи Милосердова пришли позже срока.

Отыскивая параллели с творческой судьбой и с направлением поэзии Милосердова в поэзии наших дней, не могу не вспомнить судьбу Николая Сидоренко. Тихая, скромная – о ней редко говорили на страницах критических статей. А жаль. Книги Милосердова, как и Николая Сидоренко, – свидетельство неослабевающей силы лирического начала в русской поэзии наших дней, причем лирики гражданственной, гражданственной без патетики и заостренно социальной тематики, Сколько копий поломано и ломается вокруг проблемы гражданственности в современной лирике, и ни разу в орбиту критических баталий не попали книги хороших поэтов – Николая Сидоренко и Семена Милосердова.

Издательство «Современник» сделало доброе дело, выпустив книгу «Хлебный ветер». Она порадует как сельского труженика, так и горожанина. Порадует и критика не только обаянием лирического героя, а и поэтическим разнообразием. Кажется, вовсе не похожи Милосердое в цитируемом стихотворении «Закат повис над камышом…» и Милосердое, например, «Ручья». Однако, если вслушаться, найдем много общего.

Пальцы белые мороза,
как за горло лебедей,
сжали намертво березы…
Но, презрев зимы угрозы,
от Горыныча-мороза
отбивается ручей.
Намела метель сугроб:
– Вот тебе, ручей, и гроб!
– Ой, не рано ль, завируха,
злая снежная старуха,
ты по мне справлять поминки
собралась?
И вдруг – в ложбинке
зазвенел ручей, пробился,
весь, как звезды, засветился…
– Ну, постой, – сосульки-пальцы
опустил мороз в струю, –
я тебя в железный панцирь
этой ночью закую.
А когда намерзла кромка –
широко блеснул восход,
и вода вздохнула громко,
на куски ломая лед.
И опять бежит ручей,
светлый, радостный, ничей.

Притча эта – программное произведение сборника. И программа – не только в утверждении жизнелюбивых мотивов. Форма стиха демонстрирует пристрастие поэта к демократичным, доступным, простым образованиям. А это тоже творческая принципиальная позиция, автора.

* * *
Не случайно рецензентом сборника стихов Евстахия Начаса «Зимний листопад» стал поэт фронтового поколения Иван Кучин. Не случайно и то, что открывается книжка стихотворением, эпиграфом к которому стоят слова Сергея Орлова «Я не помню, кто мне о России сказал…» Начас родился «в сороковом, в июне, ровно за год перед войной». Война – лейтмотив «Зимнего листопада»: это сближает С. Начаса с его старшими современниками.

В стихах Евстахия Начаса, в его второй книге (первая выходила в 1976 году в серийной «Библиотечке молодой поэзии») меня привлекает социальный, гражданственный нерв, широта тематики. Поэт пишет о том, что хорошо знает, что пережил сам. Он чувствует читателя, боится переутомить его внимание однообразием.

Есть у поэта своя «Землянка»:

Жила семья в землянке, лиловатой
таилась в ней сырая тишина.
Глядела мать в глаза мне виновато,
о, как понятна мне ее вина!
От взрыва мины ясень сизокорый
упал плашмя на вдовий тот приют.
Не с тех ли пор мне все страшны затворы,
они дышать легко мне не дают…

Но тема военного голодного детства звучит в сборнике сдержанно, хотя военные мотивы поэт предельно разнообразит: то покажет нам обелиски с именами погибших, то пригласит прочитать триптих о военно-спортивной игре «Зарница», то уведет читателя во времена Куликовской битвы, то поведает балладу о вдове; расскажет о том, как «погиб совсем мальчишка», тракторист, взорвавшийся вместе .с трактором на «мирной» мине. Но, пожалуй, самый интересный поворот патриотической темы связан в стихах Начаса с интернациональной идеей, с поэтизацией русско-украинских связей и с утверждением мирной миссии советского воина. Его герой – строитель и защитник одновременно:

Таков закон, так мир устроен:
Когда вокруг ворожья рать,
все, что для родины построим,
надежно надо защищать.

Это написано в традициях послевоенной лирики. Вспомним недогоновские строчки, ставшие хрестоматийными:

Из одного металла льют
Медаль за бой, медаль за труд.

Вот если бы только не рифма «война – вина», причем Многократно повторенная, и к месту и не к месту. А ведь эта рифма уже была у Твардовского, в стихотворении «Я знаю, никакой моей вины…» Эта – рифма-концепция. Это – рифма-боль:

Я знаю, никакой моей вины
В три, что другие не пришли о войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь.
Что я их мог, но не сумел сберечь –
Речь не о том, но все же, все же. все же…

Речь не о том, чтобы не употреблять рифму «война — вина» вовсе, а чтобы пользоваться ею осторожно.

Радуюсь за Начаса, когда читаю стихи, где ему удается соединить быт, природу, свой интимный мир и мир большой:

– Спокойной ночи, – скажет мне жена.
– Спокойной ночи, милая, спокойной…
А за окном такая тишина,
такие звезды ясные над поймой.
И нынче я спокойно не усну,
хоть я давно мечтаю о покое.
А в небе месяц ловит на блесну,
как щуку в речке, облако рябое.
Звучит комар веселый у виска,
журчит вода на дальних перекатах.
И жизнь, как ночь, светла и коротка,
Но ночь – к утру,
а жизнь идет к закату.

Есть в стихах Начаса свойство внушать читателю доверие к лирическому герою, пробуждать интерес к его личности. А это свойство хорошей лирики. И автор идет навстречу читателю, ведет с ним задушевный диалог.

И все-таки… И все-таки сборник – свидетельство поэтической работы не в полную силу. Ни серьезность и широта тематики, ни крепко сколоченные отдельные стихотворения, ни формальные поиски – ничто не в силах поколебать ощущения того, что поэт далее будет повторять себя, что новые удачи ему надо искать на пути к крупной вещи, к поэме или циклу стихов. Следует освобождать стихи от лирического «надрыва», от стихотворных прозаизмов, которыми пестрит сборник («Сердце», «В степи – ни звука, ни огня», «Оставьте ветер!», и, к сожалению, многие другие стихи). Стихотворение «Зимний листопад» так разъясняет одноименный заголовок на титульном листе:

Был в природе нарушен привычный нам лад,
это было почти потрясенье…
Я иду по земле, а во мне – листопад:
чаще – зимний,
все реже – осенний.

Это деланное «потрясенье» противоречит лучшим стихам сборника, в которых лирический герой естествен.

* * *
Мое первое знакомство со стихами Аркадия Макарова произошло около десяти лет тому назад, когда в свежем номере «Подъема» прочитала стихотворение «Грачи прилетели»: о грачах, свивших гнездо на стреле башенного крана. Только рабочий человек мог увидеть эту картину, полную поэзии и горького сожаления:

Над стройплощадкой утром рано,
Где надрывались тягачи,
Под самой маковкою крана
Гнездо построили грачи…

Через месяц кран демонтировали:

…Мы сняли кран. И было тихо.
Мы не грустили ни о чем.
Да вот грачиха… Вот грачиха
Над бригадировым плечом!

А в 1978 году вышла первая книжечка стихов поэта. Ее и открывало стихотворение «Грачи прилетели». Сборник назывался «Ночная смена» и для первых книг оказался непривычно зрелым. Макарову было под силу сказать не только о собственной трудовой биографии, но и о биографии поколения, рожденного перед войной. Это о своих сверстниках-рабочих’ написал Макаров:

Если надо – пойдем с гранатой!
Если есть комсомолец:
– Встань!
Здесь ведь тоже чья-то Гренада.
Чья-то здесь закаляется сталь.

Хорошее впечатление производила поэма «Сигнальные огни». Это был, в сущности, цикл стихов, посвященных строителям Уваровского химического завода. Макаров писал о стройке, на которой работал сам. Уваровский завод оказался его заводом. Созданы портреты и характеры рабочей молодежи, его сверстников, продолжателей дела комсомольцев и молодежи Ярослава Смелякова и Бориса Ручьева.

Мы прорастаем в Родину, как в землю,
По жилам гоним соль ее и мед.
И счастлив я, что напрягая стебли,
За мной другая молодость идет.

Появилась вторая книга – «Птица-радость». Лучшие стихи перешли сюда из «Ночной смены». Есть удачи и в новых стихотворениях: «Ночь», «Пасется конь», «Слепой дождь», но они свидетельствуют лишь о возможностях автора, не более того. Пейзажные картинки, пусть и яркие, остаются пятнами на холсте, они не подключены к общей цепи лирического напряжения сборника. «Восход месяца» – попытка создания философской лирики, — единственное в своем роде стихотворение в книжке. Оно торчит из нее, как плохо вбитый гвоздь.

Особый разговор о «Введении в спецпредмет (Опыт производственной поэмы)». «Опыт» посвящен товарищам из ГПТУ-8 города Тамбова. Сам автор понимает, что в смысле жанра получилось «нечто» и, назвав это нечто «опытом» поэмы, попытался отвести от себя многие претензии критики, будь то критика читательская или профессиональная.

Со всеми ее недостатками «поэма» «Введение в спецпредмет» в книге самое интересное произведение. Поиск формы, попытка соединить разные жанры: письмо, молодежные песни, частушки, монологи и т.д., желание создать характеры учащихся ГПТУ, образ «Его Достоинства Рабочего» – все говорит о серьезных авторских намерениях.

Но этот «опыт» говорит и о другом. Автора ждут удачи там, где он протягивает руку героям своей первой книги, где в самом поэте оживает память рабочего человека, где он возвращается к своей глав-нор теме, принесшей ему первый успех, к теме рабочего труда.

Во второй книге есть неудачи, всегда ожидающие автора, который изменит своей главной теме, особенно если это тема не только «тема главная моя», как пишет Макаров, но и одна из ведущих во всей нашей литературе. Если первая книжка была книгой находок, вторая стала книгой лишь поисков. Поэт ищет что-то взамен теме труда и не находит.

Пока же идет процесс интенсивного разменивания важной темы на мелкотемье, процесс «стирания» оригинального лица поэта, шествование по задам уже кем-то когда-то сказанного, «выдавливания» поэтического материала из своей биографии. Появляется и безвкусица. Иначе бы не поместил поэт вслед за обязывающими строками:

И что-то тяжкое отторгнув,
Определив мою судьбу,
Упала в пыль слеза восторга
У мирозданья на виду, –

подробно бытовое «Не сердись, громыхая посудой». Получилось действительно попадание «слезы восторга» в пыль бытовизма.

В первой книге поэта в полную силу жил молодой современник, труженик, созидатель. В новой он превратился в созерцателя, и автор .любуется им, веселится вместе с ним, нет, не веселится, а резвится: «Не гаси ты веселую скорость, пролетим по просторам родным… Пронесемся. Промчимся. И сгинем… Только ахнут мои дорогие: «Ворочайся назад!»

То спрячется в поезде, глядя из вагонного окна на происходящее вокруг: «Взгляд бежит, словно заяц по свежей стерне».

Есть серьезный повод надеяться на «возвращение» Аркадия Макарова к самому себе: «Я вернулся, встречайте, родные»… Повод этот – в самокритичном отношении поэта к собственному творчеству. Таков он в сборнике «Птица-радость», который и завершается авторским признанием:

И вроде рифма удается,
И тема есть,
И мысль идет…
А птица радости клюется
И все никак не запоет.

* * *
Петр Герасимов – единственный на Тамбовщине литератор, окончивший Литературный институт им. А.М. Горького. Имеет несколько поэтических сборников. В издательской аннотации к сборнику «С полем говорю…» сказано: «Стихи Петра Герасимова посвящены родной деревне, труду земляков-крестьян. Беречь красоту земли, разумно хозяйствовать на ней, умножая ее богатства, – вот главная тема его творчества». Аннотация – первая реклама сборника, в данном случае реклама серьезная; в наше время раза? только тема мира может считаться столь же острой и актуальной, как и заявленные темы труда крестьян, разумного хозяйствования на земле.

Читай стихотворение за стихотворением, не могу отделаться от ощущения, что поэт работает на количество, а не на качество своей продукции. Прочитаешь десяток стихотворений, пока не наткнешься на то, что способно остановить твое внимание, вслушаться в голос поэта.

Около двух лет тому назад я слушала выступление поэта в студенческой аудитории. Он читал свои стихи, рассказывал . о себе и встречен был очень тепло. Тогда я заметила сатирический дар поэта, его знание деревенской жизни, способность с юморком поведать свои сокровенные думы; остроумие, чувство народного деревенского языка… И подумалось, что Герасимов мог бы создать поэтические характеры простых тружеников полей, мог бы громко сказать об их достоинствах и недостатках. И в этом своем предположении я еще раз убедилась, когда прочитала новую книгу его стихов. Среди немногих удачных стихотворений сборника – преимущественно сюжетные стихи-характеры («В сто лет», «Мой мужик подал на развод…», «Барбос» и некоторые другие). Здесь есть и чувство стиха, и поиск формы, и стремление держать строчку в рамках хорошего вкуса.

Спал в конуре своей Барбос
И видел страшный сон:
Хозяин кость ему принес,
И мясо, и бульон…
Хозяин снял его с цепи
И в дом к себе зовет.
Ну, а в дверях нельзя пройти –
Шипит, как кобра, кот.
Хозяин взял кота за хвост
И выбросил в окно,
И так сказал: «Живи, Барбос!
Мой дом – твой дом давно…»
Уютно в доме и тепло,
И чистота кругом.
От белой лампочки светло,
И пахнет пирогом.
А кот уж стонет на снегу,
Пробрал его мороз…
И пес решил: «Нет, не могу!..»
И тут проснулся пес…

Но, «с полем говоря», поэт вдруг начинает говорить не своим языком, с несвойственной его голосу интонацией, переходит на крик, и становится ясно: патетическая лирика – не его стезя. И самое горькое, с чем встречается читатель, просто плохие стихи, зарифмованная проза на тему, о которой нельзя писать всуе, – на тему Родины:

Что такое Родина?
Счастье для детей.
Им – раденье кровное
Жизни всей моей.
Родина – разбуженный
Новостроек век,
Где хозяин-труженик!
Честный человек!

Самый распространенный тип стихотворений у Герасимова – сначала о природе плюс еще что-нибудь, например, рассказ о своем отчем доме, о своей первой любви, о полевых работах. И везде поэт расставляет восклицательные знаки: редко в какое стихотворение не воткнут этот знак, обозначающий пафос. Герасимов освобождает себя от обязанностей видеть сложности, трудности в жизни своих земляков, от обязанности жить с ними одними заботами.

Стихи Герасимова из нового сборника идут к читателю торопливой, небрежной, расхлябанной походкой. Так и хочется поправить то слово, то строчку, то «почистить» целое стихотворение от словесного мусора. Некоторые поэтические картинки просто невозможно себе представить. Как может «над березовой посадкой месяц резвою касаткой в стае облаков застыть»? Почему автору показалось возможным написать:

Какая светлая зима!
Такое б лето было…
Снежок и солнце!..

Зачем ему захотелось лето превратить в зиму?.. И уж совсем недоумевает читатель, когда встречает что-нибудь вроде «туман седой, туман весны роит капелей дождь на ветках. Грач агрономом с сигареткой врывается в туман весны». Запутанный образ, непонятные ассоциации. Но зато в связи с ними приходят на память строчки: «Где она реет, стонет, дурит? И сигареткой в тумане горит». Это Андрей Вознесенский написал о самолете в «Треугольной груше». Вспоминаешь и «Иорданскую голубицу» Есенина («Небо – как колокол, месяц – язык…») в связи со стихотворением Герасимова «Март»: «В колокол неба ударил март». А в стихотворении «Ну и жатва!..» «висит» блоковская строчка из «Двенадцати»: «Не такое нынче время».

Многое – и перепевы уже спетого, и холостые «выстрелы» отдельных удачных образов, и чрезмерная эксплуатация восклицательных знаков, и реминисценции – все говорит о том, что велика сила, выражаясь словами Герасимова, «пустой впечатлительности», «беспечности беззаботной жизни», что поэту пора перестраиваться, пора перестать работать на количество. Надо, как сказал бы Заболоцкий, «не позволять душе лениться».

Поэт не так молод, чтобы расточительно расходовать творческую энергию.

* * *
«Перечень причин» Марины Кудимовой – книжка во многих отношениях необычная. Часто ли «Молодая гвардия» выпускает в свет первую книгу вне соответствующего серийного грифа? Часто ли в аналогичных сборниках под каждым стихотворением ставится дата его написания? Видели ли мы когда-нибудь такое обилие многозначительных подзаголовков: «из книг, которые пишутся»; «из книги «Отдушина», «из книги циклов «Преображение», «из замысла «Преображение», «закулисный цикл», «из цикла «Год Давида и Павла», «из цикла «Клан», «родильный цикл», «из книги «Лето поэм»?..

Не первый стихотворный сборник молодого автора, а издание из серии «Библиотека поэта»…

Предисловие к книжке называется «Доверься мне, мое Отечество»; в издательской аннотации написано: «Судьба Родины, народа, утверждение человеческой и творческой связи поэта с родной землей – вот главные мотивы первой книги поэтессы из Тамбова».

«Стихи Кудимовой органичны… Кудимова не терпит банальности – нет ни штампов, ни истрепанных рифм… у Кудимовой своя система образов», – пишет автор предисловия Сергей Москвин. Сравнивая поэтическое создание с деревом, Москвин сообщает: «Поэзия Кудимовой сложна, но всегда – неожиданна, всегда – порывиста, всегда – оригинальна… сложность ее от непереполненности, строфы спаяны, ничего нельзя ни изменить, ни выбрасывать – почти нет ничего лишнего». Читая это, я слышу аналогичное: «Вы видите, что это растение полно и совершенно само по себе, не имеет ничего недостающего ему и ничего лишнего…» Это Белинский о Лермонтове, о «Герое нашего времени».

Что же говорят об авторе его стихи?

«Перечень причин» – свидетельство бесспорного дарования Марины Кудимовой, которая претендует на лидерство, решительно вступает в диалог с современником, доказывает, убеждает, обращает в свою веру. И делает это дерзко, обнажая свою суть. Отдельные страницы книги действительно – «смета для Страшного суда»:

Если тон не таков,
Поступь не по породе,
Значит, много долгов
Накопилось в природе.
Бьется рыбой об лед,
И метется, и стонет:
Покосился заплот,
Засорился отстойник.
И ее неуют
Все жесточе, все паче…
Дети шьют да поют,
Матерь порет и плачет.

Кудимова интересна там, где она экспрессивна и в то же время сдержанна, где ей есть что сказать читателю, интересна поисками оригинальной формы, ассоциативной образностью; привлекает незаурядной культурой стиха. Особенностью манеры, а точнее, может быть, намерений автора, является насыщенность подтекста, который часто бывает богаче, чем открытый текст («Не оттого ль с обидой…», «Минуя стадию распада» и другие стихотворения). Поэтесса интригует многозначительностью сказанного, хотя и не всегда иносказательный прием себя оправдывает.

Перед тридцатилетней поэтессой открыта прекрасная перспектива. В поэзию идет творчески активный, ищущий стихотворец. И вместе с тем, если справедлива мысль о том, что многое спросится с того, кому многое дано, то более всего это относится к Марине Кудимовой. По крупному счету идет речь о достоинствах ее творчества, по не менее крупному, а может, и по еще более серьезному, должен идти разговор о «фортификационных сооружениях», которые сама поэтесса воздвигла на своем пути в поэзию.

Стихи в сборнике расположены в хронологическом порядке (1970–1982), и это позволяет сделать вывод о статичности, вернее, об искусственной завершенности развития таланта. С первой и до последней страницы книжки лирическая героиня стоит перед читателем на самодельном пьедестале и объясняет читателю:

15 процентов меня
на поверхности зеркала.
Потом – перелом подзеркальника.
Айсберг.

Чуткая к слову, хорошо изучившая отечественную поэзию, Кудимова не может не знать, сколь губительно для художника замыкание в себе, намеренная изоляция от острейших’ противоречий современного мира, которые она, кажется, раз и навсегда для себя уже разрешила.

«Художник – кровь, не лимфа», – провозглашает автор. Вот и стать бы этой самой «кровью», энергией духовности в наши дни. Но лирика Кудимовой – кровь не здоровая, в нее попала бацилла, пользуясь ее же терминологией, «экзархизма» – ощущения себя в полную силу лишь в узком кругу единомышленников, единоверцев; бацилла противопоставления себя – большинству, раздувания убежденности в собственной исключительности.

Назойливо со страниц книжки Кудимовой звучат вариации на этот мотив: «самой собой я не буду ни с кем»; «случалось мне – дурой, сотрапкой, рабой, а вот не бывала самою собой»; «и той я рядилась для каждого дня, какою знакомцы желали меня. Сыграешь, а после попробуй запой! Но я не решалась – самою собой»; «и потому я вам служу, что я вам не принадлежу»; «меня в упор не разглядели стучавшие в мое окно: ведь я – не то, что в самом деле, а то, чем вынуждена быть, и техникой не овладели рискнувшие меня убить».

Без останову, без вакаций
Мной пожираема ества.
Я прорва идентификаций –
Мистификаций естества.
Морила голос, чтоб не гикнуть,
Зеницы – чтоб не разлепить:
Ведь рассекретиться – погибнуть,
А рассекретить – разлюбить…

С таким «двойным дном», с таким ощущением своего «я» идти к читателю нельзя.

Свою героиню она сделала таковой в угоду ложно понятой миссии писателя – писать стихи для круга «своих», кто, как говорил Твардовский, «импонируют ему своим творчеством или добрым отношением к нему. Добыть же доброе отношение читателя гораздо труднее».

У Марины Кудимовой есть серьезные основания для того, чтобы создать действительно «свою систему образов», как пишет Сергей Москвин, но для этого надо освободиться от штампа, выйти из-под влияния Цветаевой, Хлебникова и Ахматовой, Пастернака и Сельвинского, Эренбурга-поэта и Шершеневича, Вознесенского и Евтушенко… В стихах сборника «Перечень причин» мы слышим эхо голосов их и других уж очень разных поэтов.

Конгломерат манер, стилей, интонаций, неологизмов и жаргонизмов, славянизмов и вульгаризмов, редко употребляемых в русском языке иностранных слов, религиозно-библейской лексической атрибутики, языка разговорной речи – все осложняет содержание стиха, затрудняет его восприятие. Автор всерьез реализует провозглашенный ею, но «открытый» еще в начале века тезис: «Чем слог темней, тем дух светлей…» Поэтическая практика Кудимовой показывает прямую взаимосвязь ясности мысли, духа и ясности слога, – там, где затемняется слог, духу пробиться к читателю трудновато.

Русская поэзия, в том числе и женская, всегда была, целомудренной. Можно спорить о строках: «Я понимала каждый твой глоток, и острый угол у тебя на пряжке я целовала в самый холодок». Мне эти стихи представляются психологически точными, написанными в духе страстной и темпераментной лирики. Но водопадом низвергаются и страсти перезревшие, перебродившие, отдающие физиологией, не ставшие лирикой, несмотря на колоссальную энергию чувства.

Время рассасываться лицу
С нежностью опухоли давнишней.
И на остатней строке главы
Разведены наши нёбные дуги,
Кровоточащие от натуги
Не резонировать о любви.

Грешат физиологизмом «Пауза» и «родильный» цикл стихов. Здесь «индустрия воображения» поэтессы особенно активно поработала. «Повитуха, что зришь ты в возгрях? Роды – рукомесло стеклодува, – от натуги щекотно в ноздрях. Я о долге не помнила, тужась…» Право же, у поэзии есть берега, хотя они и не бетонированные.

Ну а как же с темой родины, народа, которые обещаны читателю в аннотации и в предисловии в качестве «главных мотивов первой книги поэтессы из Тамбова»? Они есть, но постольку, поскольку есть они и в любом другом сборнике любого другого автора, живущего в России. Непременно есть и приметы российской жизни: а какой же еще? Иногда Кудимова вводит в стихи историко-патриотические реалии («Азбука», «Февраль, 1837», «Сто прапорщиков»), но, как это ни странно, именно в этих стихах во всю силу работает «темный слог» и делает их труднодоступными для восприятия.

Я много раз вчитывалась, как рекомендует автор предисловия, в стихи Марины Кудимовой. И соглашаюсь с ним: «каждый раз открываются в них новые грани», но, добавлю, они-то и заставляют с тоской вспоминать о том, что «поэзия – это биение пульса мировой жизни, это ее кровь, ее огонь, ее свет и солнце» (Белинский). «Грани» М. Кудимовой затемняют этот свет и заслоняют солнце.

* * *
Наше с Александром Макаровым детство разделяли (или, наоборот, соединяли) не только четыре версты хлебного поля (ныне деревни Редкино и Еремеево объединены.одной территорией совхоза). Нас отделяли и четыре года войны: я родилась в первый год Великой Отечественной, Макаров – в первый послевоенный. Мы оба хорошо помним, как по полевым тропинкам, залитым солнцем, сопровождаемые песнями жаворонков и шепотом колосьев, из одной деревни в соседнюю шли голодные люди в сопровождении прежде времени постаревших детей. Нас и наших сверстников. Это никогда не станет прошлым. Это стало историей нашей Родины, страницами родиноведения. Сегодня, когда нет более тревожных дум у человека, чем думы об опасности новой войны, Александр Макаров в стихотворении «Изба» пишет:

Сон иль чудесное действо:
Послевоенное детство,
Мальчик стоит под окном.
Жизнь подает ему небо.
Солнце.
А хочется хлеба!
Все остальное потом.

Хлеб, хлебное поле и золотой спелый колос – лейтмотив первого поэтического сборника Макарова «Красный мячик», вышедшего в прошлом году в Воронеже.

Маленький, всего на полтора печатных листа сборник в художественном отношении ценен. Программной вещью является лирическая поэма «Отчий дом». В ней мы найдем развитие поэтической мысли о единстве человека и природы, об их взаимоответственности. И, может быть, самый бесспорный и самый остроосознаваемый критерий красоты этого союза – уловленное в слове мгновение всепобеждающей жизни, с ре вечным добром, рождением нового человека и новой его мечтой.

Макаров использует условную образность, щедр на экспрессивную поэтику. Сорвавшийся с плиты перекрытия, руками схвативший пустоту, лирический герой стихотворения «Высота», человек-труженик падает «не вниз – в высоту, жизнь мгновенно схватив на лету». В стихотворении «Полет» устремленность в высоту – падение и смерть.

Летели дикие над пашнями.
Бежали по земле домашние.
И вдруг сородичам на страх
Поднялся над землей гусак.
Он пролетел одно мгновение.
Его полет – его падение.
Когда он грохнулся о грунт,
Земля ударилась о грудь…

Поэтическая аллегория многозначительна. Прямая авторская оценка лишь намечена в столкновении стихотворной лексики: гусь «грохнулся о грунт», земля «ударилась о грудь». Земле больно. Сила притяжения – мощнейшая сила. Она заставляет платить жизнью того, кто захотел из «домашнего» превратиться в «дикого».

Из исторических реалий сплетается и сюжетная канва поэмы «Отчий дом». Лирический сказ о России начинается с событий Великой Отечественной войны, одухотворяет и наполняет жизненной силой в равной степени и поле, и молчание, и слезу, – все, что выразительно передает столкновение войны и человека, поставленного с нею, с войной, один на один:

Поля черны, а выси холодны.
Идет молчанье, губы сжав до боли.
И – капелька за каплей – капли соли
Летят в пустые борозды войны.
Мы это помнить каждый день должны,
Как поле хлеба стало полем боя.
Рвалось на части, плакало, чтоб поле
Смеялось вновь, когда придут сыны.
Казалось, ничего не уцелело.
Но зернышко в открытый рот упало –
Бороздку грязи, крови и слюны,
И проросло.
И возвращалось тело
На поле,
Где начала ждет Начало…
Мы все на этом поле рождены.

Все в стихах Макарова обычно, ничто не бросается в глаза, способы стихосложения кажутся традиционными. Обычная пейзажная картина: «Здесь отчий дом. И здесь мое начало. Легла в надбровье дума бороздой. Под крупною июльскою звездой река под кручей медленно журчала. Скрипел дергач. Вода звезду качала… Стою в полях наедине с судьбой, с мечтой подспудной, с думай вековой: мечи перековать бы на орала…» Информационность интонации, скупость красок. Не однажды повторится образ борозды – думы, поля; борозды – войны, в которую падают слезы и снова прорастают зерна. И «судьба» употреблена не всуе, а как располагающее к действию, к активному противодействию начало, как великое предназначение человека, воспитанного героической Родиной, героической землей.

«По голосам колосья различаю»; «весь на миру. И миру отвечаю» – сильное ощущение цельности мира и собственной ответственности за него. Ведущая мелодия поэмы, повторим – образ русского хлебного поля, оно и малая родина, и поле жизни, и причал для долго странствующего корабля, и национальные корни, и прочные фундаментальные патриотические основания.

Мы все на этом поле рождены.
Мы стали колосками. И корнями,
Как пальцами, разламываем камни,
Светлы. И радостны. И влюблены.
Мы поднимаемся из тишины
Глубокой борозды,
Встать рядом с вами
Под небом с ястребиными кругами,
Под песней соловьиной глубины…

Поэма Александра Макарова – о героической России, прошедшей не только через татарское иго, а и сквозь голубую и красную свою Октябрьскую весну, весну человечества, открывшую эру свободного Труда, эру нового человека, способного творить чудеса вот так, как бригадир из «Отчего дома»:

Рукой махнет. И за плечами солнце
Взойдет, звеня, как щит.
И вешний мир,
Как сказочная птица, встрепенется.

Плотник по профессии, всю жизнь проживший в деревне, Александр Макаров широко образован, владеет поэтической культурой, в которой бесспорна зрелость и культура нравственная, социальная, гражданская. Макаров пришел в писательскую организацию с рукописью стихов три года тому назад. За эти три года поэт много раз публиковался на страницах центральной и местной печати, выпустил сборник, на Всесоюзном фестивале молодых поэтов во Львове привлек к себе внимание Владимира Соколова.

Активен, жизнестоек лирический герой Макарова с его пониманием роли и места искусства в современном мире, с его ощущением себя только в единстве с историей и сегодняшним днем Родины. Такой человек – плоть от плоти своего «отчего дома». Так в поэзии должно быть всегда.