Алексей Киселев. Дебет; Ноги
Голос Притамбовья. – 1999. – 13 мая (№ 37-38). – с. 5.
Алексей КИСЕЛЕВ
ДЕБЕТ
Село Верхние выселки, Н-ская обл. 9 часов утра.
Тетя Катя, продавщица, едет на санях, запряженных резвым мерином Яшей, продавать хлеб – он теплый, покрыт бугристой корочкой, и разносится от него по селу такой аромат – ну просто не надышишься, задохнешься слюной просто…
Дядя Ваня, пенсионер, он еще бабник, слегка пьющий, политикой интересующийся, сидит у окна и ждет Катьку, потому как хлеб нужен, да и вообще: Катька баба, что надо – щеки как помидоры красные, глаза промеж густых ресниц выпуклые, наглые, а фигура – даже из под мужицкого тулупа выпирает, спина и живот особенно, в общем, зверь, а не баба… Да и опять же хлеб нужен.
У тети Кати в руках школьная тетрадка в косую линейку. На ней написано – «Дебет». На листочках в столбик проставлены фамилии всех пенсионеров. Долги у каждого разные, у кого больше, у кого меньше, у кого вообще крестик. Это значит должник вечный, помер уже… Но у дяди Вани! «Во жрет, а! А ведь с виду-то маленький, дохленький, кстате… Вон яго рожа из окна выпирает!» Сани остановились, и тетя Катя, приподняв свой крепкий зад, выдохнула с хрипом:
– Ваныч!!! Выходь давай, Ваныч!!!
– Катерина, мне бы хлебушка, буханочки три…
– Слушай, ты мне уже за три месяца должен.
– Такво пенсию не…
– И цвет лица мне твой разунравился, подозрительный цвет лица у тебя какой-то. Ты, чай, не захворал, а!
– Да не, чаю перехлебал, вспучило всего…
– Так значит, это что же, на чай тыщи есть, а на хлеб дебет ему пиши… Ну ладно, на тебе, да только гляди не помри до пенсии то, ох, не нравиться мне твой цвет лица, чую всеми местами – обманешь, помрешь, лишь бы не платить…
Дядя Ваня бережно подхватил тепленький хлебушек и стоял, пока не замерз, провожал взглядом удаляющиеся сани. «Эх, баба… Зверь, а не баба! Был бы я помоложе, или, скажем, бухгалтером старшим из райцентру… Да, вот возили бы вместе и дебет бы вместе выписывали…»
Дядя Ваня надкусил мечтательно хлеб и вошел в избу. Через неделю напротив его фамилии в школьной тетрадочке в косую линеечку тетя Катя поставила крестик: «Обманул всеж-таки, окаянный…»
НОГИ
«Йенге пенсионеры нынче самые богатые люди у нас, потому как йих пенсии, супротив нашей зарплате это многие тыщи».
Фольклорная экспедиция в село Верхние выселки, июнь 1996 год.
У Федорыча к вечеру собирались богатые и свободные мужики, пенсионеры то есть, поиграть в «очко» и «петуха» на спички, а заодно проболтать от скуки и бессонницы хотя бы полночи. У Федорыча в доме не то чтобы уютно, пол кривой и потолок в паутине, но жарко натоплено… И, что самое приятное для мужиков, стены в бабах голых и портретах вождей всех времен и народов. Одни как бы возбуждают, а другие одергивают. И мужики от этого эмоциональный всплеск получают и играют почти честно. А пьют если и неумеренно, зато потом не дерутся… Все диспуты затевают и байки травят.
В этот вечер к Федорычу пришли Платон-Кривой, Володька-Крысюк и недавно приехавший в село бывший агроном-экспериментатор Павел Коровушкин. Он, подлюка, видать, чтоб в компанию органично втесаться, принес с собой заместо самогона портрет Дзержинского и огрызок календаря, А на нем такое диво длинноногое, что у Федорыча глаза возгорелись, волосья, где оставались еще, вздыбились, усы поднялись…
Так и подкатывало, так и пробуждалось неодолимое желание… выпить. А Пашке только это и надо было.
Кряхтя, Федор разлил в самый аккурат по 150, подхватил с ободка горлышка пальцем каплю, слизнул, поднес ко рту стакан, вытянул взасос зеленый первач и, екнув от его крепости, произнес:
– Эк, какие ноги, и как же она ими равновесие горизонтально держит… не понимаю…
Володька-Крысюк, прищурившись, запрокинул голову, перевернул вверх тормашками календарь, отмерил на глазок ногтем пропорции, тоже выпил и глубоко заметил:
– Оптический обман, такой длины не бывает…
Платон-Кривой, красно-зеленый от самогону, дабы не отстать от друзей, приложил линейку от каблуков и выше, с минуту производил сложные математические расчеты, потом изрек:
– К таким ногам ежели приделать крылья, взлететь можно, размах будет как у кукурузника… или даже больше.
Федор задохнулся смехом.
– Хе-хе, тут целая Клопатра, а ты, хе-хе, кукурузник…
– Э… нет в тебе возвышенного, Федор.
– Да ладно, давай у Пашки мнение спросим, он у нас самый молодой. Паха, ААААА!!!
Крик это одновременно выполз из трех глоток, и было в нем столько отчаянной силы, что у соседки, древней, но боевой старухи, выпала вставная челюсть, украденная ее внучком из кабинета биологии. Крестясь, она стала шарить рукою по полу и пришепетывать:
– Ох, матуска моя, никак пейеубивают они дуг дуга, ох, сто зе такое-то…
Челюсть нашла, вставила и уже в полную мощь загорланила:
– Ах, Федька, етить твою, опять буянишь! Ну я те щас башку-то через чресла выдерну!
Доковыляв до Федькиной двери, старуха, вспомнив комсомольскую молодость, пнула ее ногой и вперлась в избу, уже воображая себе страшную бойню пьяных, богатых пенсионеров, но увидела…
Платон, Володька и Федорыч мирно, тихо и, как-то даже трагически ссутулившись, стояли вкруг стола, на котором («Фу ты, Господи, срамотень-то какая!» – перекрестилась бабка) пестрел календарь с голой длинноногой дивой, а прямо на ее бесстыдно длинных ногах лежала пьяная голова агронома-экспериментатора, выпившего за раз цельную бутыль самогона.
– Во, гад, а, бабка, мы о возвышенных деталях спорили, а он втихаря…
Федор взял бутылку, втянул из ее глубины еще хмельной воздух и пошел сдирать со стен фотографии голых баб.
– Все из-за вас, вся беда из-за вас…
Обои трещали, нескромные картинки порхали, старуха злорадно потирала руки, Володька и Платон испуганно пятились к двери, Коровушкин пьяно храпел, а с забытого всеми портрета Дзержинский сурово, но с энтузиазмом пялил глаза на обгрызанный календарь с длинноногой дивой.