Владимир Руделев. Добрыня и Святослав

Голос Притамбовья. – 1998. – 20 мая (№ 36-37).

Владимир РУДЕЛЕВ

ДОБРЫНЯ И СВЯТОСЛАВ
(964 год)

Князь Святослав был ранен в бою за Муром отравленной пулей – малой тупой стрелкой, в которой было тайное отверстие, наполненное змеиным ядом. Раны от яда наизмеи были смертельны: человек умирал, промучившись сутки, в огне и неземной боли. Святослава везли в ладье; шестеро гребцов были в одних рубахах, волосы были мокры, шеи лоснились, слезы текли по лицу. В ладье был еще Свенельд, пожилой, изувеченный воевода в кожаных доспехах со стальными блестками лат, и вовсе уж старый воин-скальд Буефаст, давний слуга Святослава, его посол в завоеванных странах – с младенческих святославовых лет. Буефаст был в простой воинской кольчуге и коляных портках с кожаными латками на коленях и сзади. Буефаст был слеп от горя, хотя утром еще ненавидел Святослава за его жестокость к мурманам и даже просил у Кривого Бога смерти ненавистному князю, которого с измальства любил, которому спел все свои песни и не одну сложил вновь.

Святославову ладью сопровождали легкие челноки – в каждом по три воина-рязанца. Насады и струги Святослава, отроки Свенельда и конная дружина, переправившись через Оку, стали в городе Вышгороде – в Рязанский город им войти не позволили: еще не было такого, чтобы кто-нибудь из вооруженных чужеземцев входил в Рязанские ворота. Словенская дружина должна была быть отправлена в Борки, где на свинцовых рудниках работали меряне-рабы. Жили меряне и их жены-голядки в землянках неподалеку от Сокор-горы. Жемчужную Сокортору было видно от самого устья Трубежа; было здесь Быстрое озеро широко и бело; солнце тонуло в Трубеже, золотя красивую воду. Когда подплыли к Изумрудной горе, на которой красовался старый росский город двое из гребцов перекрестились, увидя золотистый храм Николы Мирликийского. Почему-то и князь, всю жизнь потешавшийся над христианами, перекрестился и прочитал помнившуюся с детства молитву: «Отец наш, живущий на небе, пусть святым будет имя твое, пусть наступит царство твое, и пусть будет воля твоя – как на земле, так и на небе. Дай нам сегодня хлеб наш насущный. И прости нам наши долги, как и мы прощаем нашим должникам…» Молитву эту он знал по-гречески и по-варяжски, даже по-словенски, так три раза и прочитал, а потом забылся, закрыл глаза. Он и не видел, как подплыл к причалу, как дюжие руки знатных рязанцев взяли и понесли его вверх по крутому подъему в княжеский белокаменный терем, что был среди рослого сада, где наливались яблоки и желтели сливы. Крыльцо терема было увито виноградной лозой, на гульбище толпились знатные княжьи люди. Князь Доброгост встречал нежданного гостя внизу, у первой ступени крыльца, на красном арабском ковре. Был он чистым и светлым в свои 105 лет: невысокая шапочка куньего меха на голове, синий кафтан, расписанный золотом, легкий летний, тоже из виссона, плащ; на лице – ни морщинки, только волосы и борода седые, будто прилепили их молодому паробку. А паробок этот с Хельги Мурманином однажды сразился. Не просил пощады побежденный Хельги. Доброгост сам его пощадил, и не пощадил даже, а устыдился обезглавить поверженного, да и на дружбу надеялся. Высоко вознесся Хельги, старую дружбу чуть не забыл, но вовремя вспомнил: до Рязани не дошел, остановившись на Соже…

Князь Доброгост спросил у принесших Святослава варягов, когда был ранен Святослав. Свенельд, поклонившись, ответил: «В полдень». Рязанец склонился над Киянином, затем приказал знатным рязанцам внести Святослава в терем; Свенельду отвели покой в деревянном доме рядом – это был дом, где жил еще дух покойной матушки Мамелхвы Тимофеевны. Свенельд не боялся ни за Святослава, ни за себя, а в глазах был сын Мстиша, Игорев внук. Дружина решила: пока князь в опасности, Мстиша будет над ними. Был в отроках Мстислав – то яд, то меч близкий, а тут уж не выжить без его, Свенельдовой, опеки. Всем был похож на остальных сын Мстиша: и воин добрый, и охотник удачливый, но страсть в нем была к песне. Откуда взялся этот талант скальда? Никого в роду у нас не было такого! С грустью и тоской лег Свенельд в постель – снился ему малый Святослав, швырнувший копье в ноги лошади. Еще снилась Ольга – той лоры, когда она не гнала воеводу с глаз прочь. Среди ночи Свенельд проснулся и хотел выйти в сад – ему это сделать запретили.

Святослав тоже очнулся среди ночи. У ног сидела девица в белой рубахе с солнечными вышивками, в синей клетчатой юбке, в кожаных ступнях. На груди была серебряная ладанка-коробица, на шее – зеленые бусы, еще висел на шее нож на красном шнурке, волосы были убраны красивой бисерной кичкой. Девица вымочила убрус в настое – вытерла князю лицо, напоила другим отваром. Князь был красив и молод, хотя у него уж три сына ждали наследства: Ярополк, Олег и Владимир. Юнцом зачинал сынов: княгиня девушек подсылала. Потом было много жен, а любви князь не знал – умирал, не любя еще никого, кроме матери, которую и ненавидел за жадность и крутой нрав.

У князя был золотой чуб посреди бритой головы: так все варяги носили, так было и у готов, и у хазар, и у печенегов. Словене носили круглый ряд под шнурок. У рязанцев волосы были по плечи. Девушки звали Халу, она была голядка из-под Солотчи, но давно жила в городе, одевалась, как все. в Рязани, служила князю Доброму Гостю. Халу была крещена и крестильным ее именем было Елена. Так звали и мать Святослава. Он поманил девицу, и она склонилась над ним. В покое послышался голос: кто сказал по-варяжски «Теперь не умрет!» Халу напоила князя еще одним питьем, и он уснул, проснувшись только тогда, когда солнце хотело взлететь в узкие окна терема; девушки, все в одинаковых белых рубахах с солнечной росписью, в синих клетчатых юбках, умыли князя, расчесали, одели в дорогую одежду: белые порты и такой же кафтан, серебром расшитый. Князь Доброгост ждал Святослава за столом, где гусятины было немало и рыбы красной: княжий дети сами тех осетров ловили. Каждый из семерых был бородат, возрастом зрел, умен и храбр. Но никто не мог надеяться на княжье место: вече не выбирало князем княжьего сына. В прежние года так еще было, и сам князь Доброгост был сыном князя Никиты, но теперь такого не стало.

Святослав молча ел и пил брагу, кости бросал под себя, борода и усы были в жиру, пальцем вынимал кость, застрявшую в зубах. Хозяева ели иначе, по-византийски, пересыпая еду пучками обыденных метких слов. Говорили по-словенски, только изредка к слугам обращаясь по-мордовски (это было гуннское наречие с обилием готских, еще больше – хазарских речений: они резали ухо Святославу, он ненавидел их с детства.

Святославу показали княжий двор и город, пройдя по валу вдоль тына и за ним. Киевскому молодому князю приглянулась Лыбедь-река. Он сидел на холме у Карас-озера, глядя, как вода из него падает в светлую Лыбедь.

– Хочу здесь свой город иметь именем Переяславец, – сказал Святослав старому князю Доброгосту. Тот улыбнулся и ответил:

– Так и будет. Я стар и замены не вижу. Вече бы тебя избрало, хотя ты и враг наш – киевлянин.

Было время, и Доброгост любил Киев, жил с киевскими князьями в ладу. Но потом случилось горе горькое – о нем князь без слез тайных вспомнить не может. Хельги Мурманин убил киевских князей Аскольда и Дира, многих верных им людей перерезал или в заморское рабство продал. Погибла в Киеве и невеста Доброгоста княжна Кунигильда – руки на себя наложила… А! Сколько лет прошло, быльем зарасти пора бы, а память – словно рыжая гора в Солотче: ни травинки, ни куста можжевелового… Зачем отпустил Кунигильду? Зачем счастье свое разрушил?

– Киев – город матери моей, княгини Елены, – сказал Святослав. – А здесь я сам хочу княжить!

Святослав удивился тому, что князь Доброгост говорит о вече. В Киеве давно нет никакого веча, князь только с дружиной считается, а смерды молчат. Отца дружина избирала, а мать вошла на стол своею волей, и Святослав за нею должен войти своею волею. Но ненавистен ему материн стол проклятый!

С луга несся сенный запах вперемешку с запахом воды. Метали стогн. Девушки пели и белыми ромашками цвели по лугу.

– Как ты говоришь врагу, что он будет нашим князем? – сказал Доброгосту старший сын по-мордовски. – Знатные люди порешили убить киянина, когда придет в себя. Никто из чужеземцев от нас не уходил живым!

Отец посмотрел на сына с жалостью. «Как он говорит, что князь чужой? – подумал он и показал сыну знаком, чтобы не говорил больше вздора. – Нет у князя отчины, и будет он, подобно кокоре-траве, катиться по полю, если не оставим у себя доброго витязя. После Олега-соседа не видел таких богатырей. Олега вот нет – глупо погиб, от змеиного укуса, да уж сейчас бы и иным способом навь подобралась к нему… Пусть Святослав нашим будет, пусть он город завет своим именем».

Обедали по-летнему, на красном дворе. Ели щуку, лапшу, сорочинскую кашу. Князь Доброгост одну лишь кашу ел, потому что постился в честь Петра-апостола. Больше никто не постился. Святослав ел много и по-прежнему грубо, по-варяжски. На исходе дня Святослава показали дружине: отрокам позволили подплыть на стругах и насадах к усть-Лыбеди. Святослав был виден с холма. Вода в Трубеже золотилась, и небо было золотым. Дружина закричала» Ура!» князю, радуясь, что жив. С жемчужной Сокор-горы «Слава!» закричали словене. Им тоже позволили взглянуть на князя и убедиться, что с ним ничего не случилось. Рязанские люди шептались и ждали худого.

Вечером князья парились в бане. Мылись в Карас-озере. Девушки прислуживали обоим князьям, и была среди них Халу-Елена. Ночью она была рядом с князем, и полюбил ее Святослав, а девушка полюбила его.

– Хазары давно уже стали нашими врагами, – сказал утром Доброгост-князь князю Святославу, – хотя многие из них нашей веры и даже нашей крови. Если хочешь с хазарами сразиться, мы дадим тебе воинов лучших. Но должно это быть в тайне. И еще одно условие – ты не тронешь наших городов: ни Тьмутаракани Рязанской, ни Вышгорода. Булгары – тоже наши давние враги, их люди служат хазарам, и они мусульмане, а мусульмане погубили Китеж-город: он был ровесником Киева.

Святослав еще несколько дней побыл в городе, названном им Переяславцем. Он ловил рыбу на перекате в Оке вместе с сынами Доброгоста. Он плавал в челне до самой золотой Солотчи: там оставалась милая сердцу его Халу. Там жили пчеловоды-соловьи. Они смотрели на смерть через ноги, но есть на высоких деревьях собирали дикий мед, и лихо переговаривались друг с другом свистом. Учился их дивному свисту Святослав: этот свист пригодился ему в южных походах. Был потом сожженный им Булгар. Был Семендер, где отроки вырезали всех взрослых мужчин и сады порубили. Рязанские россы тогда тайно ушли от Святослава, изумленные его ненужной жестокостью. Опасаясь возвращаться по Волге и по Оке, он соблазнил союзом доверчивых ясов и касогов и с ними вместе взял Белую Вежу. Воротившись в Киев через Южную островную Тьмутаракань, он пошел на вятичей, покорил их, обложил данью, но в Рязань (Переяславец свой!) не пошел, и тайной остались его рязанские добрые встречи (никто не смел о них рассказать или даже вспомнить!). Святослав ушел на Дунай и оттуда не возвратился.

1987 г.