Андрей Хворостов. «Речь ходит все еще в обносках…»

Новая тамбовская газета. – 1995. – 30 июня.

«РЕЧЬ ХОДИТ ВСЕ ЕЩЕ В ОБНОСКАХ…»

Книги, подобные сборнику стихов Сергея Бирюкова «Знак бесконечности», на Тамбовщине не выходили: наши издатели до самого последнего времени шли на поводу у читателей с чересчур простыми, а точнее, примитивными вкусами. Трудно сказать, помогало ли это поднять интерес горожан к поэзии, но вот факт: столица смотрела на Тамбов как на забытую богом литературную провинцию, где ничего интересного не может быть издано по определению. И если у нас рождались талантливые люди (как, например, Марина Кудимова), то признание они получали лишь в Москве.

И выход «Знака бесконечности» – это в первую очередь знак того, что и в нашем городе могут издаваться не только брошюрки с безликими стихами, но и вполне приличные – как по содержанию, так и по оформлению – поэтические сборники. Не удивительно, что тамбовская критика немедленно после появления в продаже книги Сергея Бирюкова определила его стихи как «экспериментальные» и даже альтернативные простому человеческому восприятию».

Оформлена книга на уровне хорошего столичного сборника (художник А. Медведев). Иллюстрирована она рисунками дочери поэта. А что же касается самих стихов, то знакомый с литературой XX века любитель поэзии едва ли сочтет их экспериментальными или сверхноваторскими. Да и можно ли сейчас, в конце богатого на литературные новшества столетия, открыть какие-либо невиданные формы? Они, увы, давно открыты. Авангард и даже концептуализм сейчас не менее традиционны, чем рубцовско-прасоловская «тихая лирика». А потому, выискивая у Бирюкова какие-либо «из-мы», мы едва ли отышем ключ к пониманию его стихов. Не в новаторстве их прелесть – а в переосмыслении уже открытых форм.

Возьмем, например, фрагмент стихотворения «Эльдорадо», построенный на скрытом цитировании, на сопряжении разных культурных пластов.

Слышно пенье стрекозиное,
Крылышкует тонко в тень
Над водой, почти бензиновой,
Над ладьей, стремящей лень.

Опорные точки этих строк – слова с четко выраженным литературным «ореолом». Например, «пенье стрекозиное»… Сразу вспоминается Крылов: «Ах, ты пела? Это дело». Стрекозой тогда называли кузнечика. А потому и соседствует с ним слово «крылышкует» из хлебниковского «Кузнечика». Вот и получается: то ли стрекозы парят над водой, то ли трели кузнечиков… Возможно и третье прочтение, и четвертое.

А вот стихотворение, на первый взгляд, написанное в духе футуристов начала века:

И возникший из пены и мусора
мост
через мыт интриги измены
изжоги
west und ost
буря мглою свободу нагую почуя
троны
лебедою крапивой и в дудочку дуя
почемуя и муя
пы-пы-пы
на последнем дыханья пределе
отступая и вновь возвращаясь
назад
потомуя измены интриги
изжоги из пены
рятуя…

Чем тебе не Алексей Крученых? Однако не будем торопиться с выводами. От футуристов – лишь остов этого стихотворения, а внутри него – нечто совершенно им чуждое: обилие переосмысленных цитат из классиков и разных знаков и символов мировой культуры.

«Буря мглою» – ясно, Пушкин. «Свободу нагую» – ясно. Хлебников.

А следом появляются и плоды «бури», почуявшей «нагую свободу» – лебеда и крапива (это уже не литература, а самая что ни на есть грубая жизнь), дудочка Диделя…

Как Венера из пены моря, возникает «из пены и мусора мост» – и превращается в «изжоги из пены»… Не это ли судьба всего сотворенного человеком? Вначале божественно прекрасная Венера – затем необходимое сооружение – и наконец изжоги: да пошли вы все!.. Хочу назад, в первобытность…

Творчество чревато разочарованием творящего… Настрой, типичный для конца нынешнего века.

Мотив этот – бессилие сотворить с помощью слов вторую реальность – проходит через всю книгу. Вот одна из многочисленных попыток Бирюкова очистить смысл от культурных наслоений – стихотворение «Ежевичный берег» (кстати, подтверждение того, что он умеет писать и прекрасные «традиционные» стихи):

Над речкою сутулится ветла.
Но это перевод. В оригинале
она растет и думает едва ли,
что вплоть до сумерек вода светла.

Напевная ломается строка.
Не скажешь – стой! –
счастливому мгновенью.
Не поддается олицетворенью
ни берег, ни ветла и ни река.

Проще говоря, тайну Творения словами не выразишь. С этим чувством, наверное, знаком каждый пишущий человек. Не покидает оно и Бирюкова. Вот отрывок стихотворения на последних страницах сборника:

… Речь ходит все еще в обносках
с плеча холопа и лакея.
Явись Л постол и Философ –
иди, Любовь и Очи сея.
Быть может, перед «смутой дольной»
удастся сбить немоту Слова…

Однако немота такого грубого инструмента, как слово, не сбивается. И прав Тютчев, сказавший: «мысль изреченная есть ложь».

А отсюда, от этого понимания – и пьеска «Драма – древо – дама», которую можно было бы назвать абсурдистской, если бы в ней участвовав люди, а не… слова, несколько похожие друг на друга по составу звуков. Эти слова говорят… слова. И слова, произносимые словами, уже ничего не означают. И заканчивается все появлением глухонемого – зато вещного! – Топора. Он-то не слово! И рассвет, первые проблески которого появляются вслед за Топором, тоже – не слово.

Начинается новая жизнь, а может быть, и новая поэзия.

Без слов.

Андрей ХВОРОСТОВ